7.
«Амстердамский бот»
А тем временем уже через пару
дней, благодаря оборотистости и вездесущию разнокалиберных российских
представителей средств массовой информации, успевших побывать на месте, о Сфере
знали и говорили повсюду. Тем временем не только во всей России, но и во всём
мире оживлённо и даже с ажиотажем обсуждали это непомерно и с перехлёстом
неординарное явление! Оно затмило все происходящие события. Снимки, и
видеоматериалы о нём мелькали на первых полосах печатных и интернет изданий, на
телевизионных каналах! Телевизионщики, журналисты и корреспонденты всех мастей,
из всех частей света рьяно добивались виз и разрешений на посещение и освещение
в своих издательствах, на своих каналах белокаменского чуда. Побывала и группа
МЧС во главе с министром. Ожидался со дня на день приезд президента или
премьера.
Вся та шумиха поспособствовала
ещё большему потоку людей к Сфере и в неё. И если первые переселенцы, в
основном обитатели Белокаменска или района, добирались до неё на, так сказать,
подручных транспортных средствах – автомобилях, мотоциклах, велосипедах, – то
после оцепления наружной территории Сферы милицейскими и военными патрульными
подразделениями, люди стали попадать в неё уже с помощью ПКа-эСов, сеть которых
в мгновение ока раскинулась повсеместно по необъятным российским просторам. И
те самые люди, что в национальных русских одеждах в белокаменском лесу помогали
всем желающим пройти сквозь невидимую, но ощутимую и непроходимую границу вовнутрь, теперь помогали мгновенно
переместиться туда из любой точки России. Для этого было достаточно лишь
изъявить желание, высказав или даже помыслив что-нибудь вроде: «Вот бы попасть
туда, посмотреть…!», после чего заинтересовавшийся тут же получал письменное
приглашение с пояснениями, куда для исполнения его желания необходимо явиться и
что сделать. Таким образом, поток
переселенцев не только не уменьшился, а многократно возрос.
После того, как министр МЧС со своим
сопровождением побывали внутри Сферы, с несказанным удивлением понаблюдав
бурлящую, вдохновенную и деятельную её жизнь, он имел доклад о поездке на самом
высшем уровне, что значительно ускорило посещение дивного объекта самим
премьером. На эти визиты обитатели (или как они уже называли себя – сферяне) не
обращали никакого внимания, занимаясь своими делами и лишь экскурсовод,
которым, как нетрудно догадаться, был не кто иной, как Пётр Николаевич
Соболевский, добросовестно разъяснял высоким гостям всё, что тех интересовало. Словом
крайне озадачившись, не зная, что со всем тем делать, высшее руководство страны
не придумало ничего лучшего, как назначить некую комиссию и группу
ответственных за связь со Сферой и по старинке не столько отгородиться, сколько
отгородить войсками её саму от назойливого внимания зарубежья.
Активно проявляли интерес, крайне
заинтригованные и удивлённые американцы, до того спесиво считавшие, что всё
самое значительное и весомое в жизни планеты должно происходить у них или по
крайней мере с их ведома. Они навязчиво и часто предлагали различные совместные
проекты по изучению «странного и вероятнее всего небезопасного явления»,
нескромно и тупо вуалируя в тех пропозициях превосходство своих учёных, науки,
техники и их материального обеспечения. Доходило до предложений совместного
военного вторжения и возложения всех расходов на себя. Российской стороне
приходилось всячески оттягивать переговоры, дипломатические и научные встречи
по этому вопросу, переносить его рассмотрение на более поздние сроки, одним
словом по мере и возможности тактично избегать всего, что его касалось. И лишь
когда янки, потеряв терпение, а за ним и такт, заявили, что то необычное
явление, которое возникло на русской земле, из таких, что принадлежат всей
планете, что беспокоит оно всё её население, что оно может таить в себе угрозу
даже для её жизни, Россия ответила твёрдо и недвусмысленно. В ответе звучали
железные нотки нетерпимости к вмешательству в свои внутренние дела, сквозила
уверенность самостоятельно и своими силами справиться и разобраться в вопросе, сдержанные
заверения в том, что если понадобиться помощь извне, то американская сторона
непременно будет осведомлена об этом и т.д. и т.п. И те как-то сникли и
приуныли, интуитивно чувствуя, что всё это неспроста и не преминёт их коснуться.
Они, всё ещё по инерции и лишь бы как-то действовать, предпринимали уже
косвенными путями, в обход России попытки давления на неё через ООН, через
Евросоюз, через всё, что только было в сфере их влияния, в сфере их сил и
возможностей.
* * *
А деятельная жизнь самих сферян,
не обращая внимания на всю ту возню, что вокруг них происходила, не замечая всей той шумихи, была в самом
разгаре, с каждым днём входила во всё большую силу, била ключом, находилась на
небывалом подъёме! Людей всё прибывало, становилось с каждым днём больше.
Соответственно и дел прибавлялось. Но это-то и приносило вдохновения и
решительности справиться с теми делами, чтобы с ещё большим опытом, с двойным
энтузиазмом и задором приняться за новые! Работы хватало всем, работы было
непочатый край, все были загружены ею, но никто и не думал стенать и жаловаться,
а тем более увиливать и филонить. Наоборот, все без исключения горели пламенем
идеи великого строительства! Это в первую очередь касалось сферян плотских, но
и организаторы, представители Руси Бирюзовой не были лишены того горения. Им
доставляло столько радости, столько положительных переживаний их участие в
возрождении русских людей, в формировании их нового жизнеустройства! Их так
обнадёживало и даже укрепляло и без того прочную уверенность в успехе небывало
быстрое, стремительное возрастание высокого человеческого и русского начала в
людях, их жадное стремление впитывать всё новое и для них удивительное, а также
припоминать, извлекать из собственных же глубинных духовных тайников старые
свои клады, покрывшиеся толстыми напластованиями наносного и ненужного.
Но было бы ошибкой и заблуждением
представлять себе всё то общественное бурление и жизненный подъём, как нечто
лихорадочное, нечто суетное. Нет! Спешка сферянами не приветствовалась, а даже
осуждалась. Всё происходило с благородной и достойной неспешностью и мудрой
неторопливостью. И единственной быстротой, от которой любой мог прийти в
недоумение, от которой могла пойти кругом голова, была невероятная быстрота перемен
вокруг! Таким образом, древняя мудрость, советующая «спешить, не торопясь», была
идеально здесь воплощена, была всегда здесь востребованной и актуальной.
На третий день после появления
Сферы у Дмитрия Григорьевича и Виталика в стрельских квартирах поочерёдно разрывались
их мобильные телефоны, забытые ими и оставленные, сиротливо теряющие свой
электрический заряд в карманах куртки и пальто. В телефонах Храмовы уже не нуждались,
ибо всё, что имело к ним касательство, всё, что могло быть с ними связано, что
могло быть к ним обращено из любой точки вселенной, было тут же им известно в
мельчайших подробностях и деталях. И если между собой все русичи могли иметь такую
телепатическую связь, не зависящую от расстояний и пространств, то с обычными
людьми этой связи не было, или вернее сказать она могла быть, но в некоторой
степени была она односторонней. А поэтому нужно было что-то и как-то отвечать
Рите, нужно было как-то снять её обеспокоенность, которою и вызваны были те
звонки. Дел у обоих было, как говорится, невпроворот, заняты были оба чрезмерно,
но они решили в тот же день решить вопрос.
Виталик мысленно заставил телефон
сестры воспроизвести свою мелодию…
Рита с самого утра в этот
ненастный, серый и прохладный июньский день сидела дома. К четырём часам нужно
было ехать к врачу-гинекологу на обычный плановый осмотр: как протекает
беременность, как развивается плод? Стайн обещал успеть вернуться с работы и
отвезти её. Всё то время, как они узнали о будущем рождении своего сына, муж
относился к ней по-особенному бережно и тепло, всегда был лёгок на подъём и,
что называется на подхвате. А вместе они, спаянные благородной целью создания
крепкой семьи и счастливые, готовились в середине августа стать отцом и
матерью, готовились к встрече своего первенца.
Сидя на мягком диване и утонув в
его подушках, Рита, отстранённо задумавшись, с налётом обеспокоенности на лице,
смотрела в огромное на всю стену окно своего домика-понтона. Лодок в такую
пасмурную погоду на канале почти не было, лишь пара белых лебедей с выводком четверых
своих малюток в некрасивом сером пуху да тройка юрких чёрных желтоклювых уток
«мокли под дождём». За окном чинно проплыл длинный весь под стеклом
экскурсионный катер «Амстердамский бот», раскачав волнами из-под себя
водоплавающих птиц. Вслед за ними стал покачиваться дом, вызывая приятную
истому в животе. Среагировал и малыш, зашевелившийся внутри, шаля и играя.
Рита, как бы успокаивая его, осторожно положила обе руки на живот, уже изрядно
обозначенный. Она вспомнила, что сегодня следовало бы полить комнатные цветы,
но вставать не хотелось. Приятно отметила про себя, что цветы снаружи поливать
не нужно – несколько дождливых дней кряду уже сделали это за неё с запасом.
Её обеспокоенность была вызвана
вчерашним вечерним звонком украинской своей подруги – крымчанки Ирины. Та, с
разбегу спросив, не смотрела ли она новости по седьмому каналу и, услышав
отрицательный ответ, взахлёб поведала о чудо Сфере на родине Риты. Ирина, уже
давно обосновавшаяся в Амстердаме, выйдя замуж за голландского спортсмена, сыпала
такими фактами, верилось в которые с трудом. И зная её склонность к, мягко
говоря, преувеличениям, зная также, что и сама подача новостей не всегда
корректна, Рита не спешила всему верить. Однако же в душу вошла некоторая
обеспокоенность, а то и тревога. Дабы рассеять её, она решила в тот же вечер
позвонить брату или отцу. Но звонки им обоим не дали результата, не освободили
от тревоги, …никто ей на них не ответил. Она в мыслях своих пыталась найти
объяснения такому странному синхронному молчанию, пыталась разгадать тот ребус.
Оба могли быть на работе, быть заняты? Вполне могли, но не до такой же степени,
чтобы, как сговорившись, не перезвонить затем! Может быть, двухчасовая разница
во времени? Чепуха! Было не так поздно, особенно для Виталика! Подспудные волны
интуиции наталкивали на смутные догадки о связи между таким молчанием отца и
брата и невероятными новостными байками, которые сообщила ей Ирина. Попытка связаться по интернету тоже
ничего не дала – брата на связи не было. Рита поделилась своим беспокойством со
Стайном. Тот успокаивал её, говоря на ломанном русском её же любимыми
выражения, – «утро вечера мудренее» и «я подумаю об этом завтра». Так,
озадаченными и встревоженными, они оба (а может быть и все трое – кто знает?) вчера
и уснули.
Сегодня муж звонил с работы уже
два раза, но ей нечего было сказать ему, поскольку и сегодня на её несколько
звонков одному и другому никто ей не ответил. Стайн по телефону снова всячески
старался успокоить и подбодрить, но ей было не до спокойствия, не до бодрости.
Она ещё раз выжидающе посмотрела на стеклянную поверхность журнального столика,
на котором безнадёжно замер её мобильник. И вдруг, словно под гипнозом её
взгляда, тот сначала как-то боком поехал по стеклу, затем завибрировал и
задребезжал, тут же разразившись мелодией «Ламбады», которая была любимой
песней их с братом детства и по этой причине присвоена его номеру. Рита быстрым
движением схватила телефон:
- Да! Виталик! - громким и
взволнованным голосом произнесла она. - Я сейчас перезвоню!
У них
была договорённость, что из-за ужасной дороговизны звонков из России всегда
звонила она. Если же какая-либо необходимость заставляла позвонить их, то она
сбрасывала вызов и тут же перезванивала.
- Не
надо, Рита! - с удивлением услышала ответ. Голос брата был ровным, спокойным и
каким-то таким, что в душе всколыхнулось, что вся она заволновалась ещё больше.
- Что
случилось? - затаив дыхание, едва выдавила Рита вопрос.
- Да…
как тебе сказать…
- Ну
говори! Не тяни! - чуть не закричала она. Её охватило волнение за отца.
-
Успокойся! Не кричи! Всё в порядке!
- Где
папка?
- Вот
рядом со мной сидит…, пьёт кофе…
От души
отлегло, она про себя вздохнула, но тело всё ещё было охвачено мелкой дрожью,
было покрыто рябью гусиной кожи.
- Ах вы
ж, такие-сякие! - принялась было укорять Рита брата. - А я вчера
звонила-звонила и одному, и другому! Места себе не находила! Стайн тоже… А вы!
-
Подожди, малая… Подожди, -
Виталик, в детстве так называвший сестру, и теперь часто вспоминал это слово. -
Тут такое дело… Мы с батей сейчас …здесь, в Амстердаме…
- Что!?
- глаза у Риты округлились от удивления, ей показалось, что она ослышалась. -
Где!?
- Да
вот… здесь на вашей еврейской улице…, на Йоденбриистраат, возле домика
Рембрандта на мосту за столиком. Батя кофеёк попивает, а я пиво… Если выглянешь
из бокового окна, то можешь нас увидеть…
Глаза
Риты всё больше округлялись от всё большего удивления – она не верила, она была
в полной убеждённости, что это очередной розыгрыш брата, но, всё же, прижав
плечом телефон к голове и уху, подняла жалюзи бокового окна, из которого хорошо
было видно то место, о котором говорил Виталик. Она тут же увидела его и отца
за столиком кафе на мосту у самых его перил, благодушно и даже весело по заговорщицки
наблюдающих за её движениями, за её ошарашенной озадаченностью, переходящей в
ступор!
- Ах вы
ж, …разбойники! - едва опомнившись, в сердцах воскликнула Рита энергично
погрозив им пальцем. Она, не медля, схватила прозрачный дождевик, накинула его
и, захлопнув дверь, неловко со своим объёмным животом выбежала на улицу. Дождя
уже не было, и она на ходу откинула с головы капюшон дождевика.
Ровно
через минуту Рита обнималась с отцом и братом, с напускною сердитостью трепля
их вихры:
- Ну,
ни стыда! ни ума! - добродушно-укоряюще выговаривала она, осторожно
присаживаясь на стул. - Вы что не знаете, что в моём положении вредно
волноваться? …Что стар, что млад!
Их
столик, с недопитым стеклянным пивным бокалом и полупустой чашкой кофе, находился
под большущим зонтом из синего брезента с какими-то на нём надписями. Людей
вокруг было немного. Подошла белёсо-рыжая и внушительных габаритов
девушка-официантка с улыбчивыми голубыми глазами, поинтересовавшись, не будет
ли дополнительно каких-либо заказов? Рита спросила себе апельсинового сока.
- А ко
мне домой, пятьдесят метров дойти было слабо? Так утомились длительным
путешествием, что до этого поворота едва доползли и здесь бросили якорь? - всё
корила она, когда официантка ушла выполнять заказ. - Вы когда приехали-то, флибустьеры
вы этакие? По туристическим, небось? И главное – тайком! Ни слова! Ну я
расскажу всё Стайну! Пусть он вас по-мужски распечёт! Он, кстати, сегодня уже
два раза звонил! Переживает о вас, лоботрясы! Надо ему хоть позвонить,
успокоить…
Рука её
потянулась к карману, но тут же вернулась на поверхность столика – вспомнилось,
что из-за спешки и волнения, в котором она покидала дом, телефон там и остался.
Всё то время, пока Рита засыпала
отца и брата укорами и вопросами, они, дружно подперев кулаком подбородки,
смотрели на неё какими-то удивительно добрыми и всепонимающими, пронизывающими
насквозь глазами. Их взгляды, казалось, слились в один такой взгляд, который о
многом говорил, в котором было написано и ясно читалось так много хорошего, верного
и чего-то по-домашнему неземного. Под действием этого взгляда у неё вдруг
подкатил к горлу ком, ей захотелось плакать. Она замолчала, переводя
заволакивающиеся слезами глаза с одного на другого. Отец медленно положил свою
тёплую, в мягких мозолях, такую знакомую и родную ладонь на её руку. В это
время за спиной возникла большая официантка. Стукнув по столу стаканом с
оранжевой жидкостью в нём, она улыбнулась и пожелала приятного аппетита. Рита рассеяно
ответила, с усилием ответив также и на улыбку. Это отвлекло, это помогло ей справиться
с нахлынувшими чувствами и не заплакать.
- Ну,
ладно! Розыгрыш удался! Пошутили – и будет! - опустив глаза, выговорила она
решительно и как бы подводя итог. - Пойдёмте домой!
Она с
видимым усилием медленно стала подниматься со стула. Виталик поспешил ей
помочь, подхватив под руки. Все трое не спеша пошли пробираться между столов и
стульев, между редких посетителей к выходу, оставив после себя недопитые пивную
кружку и кофейную чашку, а также нетронутый стакан с апельсиновым соком. Проходя
мимо что-то записывавшей приветливой официантки-гренадёра, Дмитрий Григорьевич
расплатился с нею и стеснительно попрощался.
Снова
заморосил дождь, придавая улицам Амстердама серого, унылого, и какого-то
пасмурно-склизкого вида. Рита накинула на голову капюшон дождевика и
забеспокоилась, что отец с братом промокнут, не имея защитной от дождя одежды.
Те, слегка улыбнувшись её беспокойству, загадочно переглянулись между собой.
Вошли в дом. Рита повернула регулятор температуры на большую отметку – она, как все русские, любила тепло, а к тому
же она переживала, как бы ни застудились её дорогие гости. Когда миновали первые
минуты рассматривания картин и фотографий на стенах, осмотра полок с книгами и
компакт-дисками, когда хозяйка быстро сообразила на маленьком журнальном
столике что-то из напитков и сладкого, когда все, глубоко вздохнув, удобно
устроились в креслах и на диване, воцарилось благодушное молчание. Рита всё ещё
не могла поверить, что здесь у неё в гостях оба и одновременно самых близких её
человека. Она была рада такой приятной и чудесной неожиданности, она в
нетерпении ждала объяснений, она в мыслях уже думала и надеялась, как здорово
они проведут все вместе время, планировала, куда они со Стайном сводят отца и
брата, что они им покажут в Голландии. Вспомнив о муже, она тут же потянулась
за телефоном на столике, но вдруг услышала нечто, крайне её поразившее и
озадачившее.
- Не
надо, Рита, звонить Стайну… Пока не надо. - сказал отец, мягко, но серьёзно на
неё посмотрев.
В
наступившей тишине отчётливо и ясно было слышно, как тикают часы на деревянном
комоде, как крякают чему-то оживившиеся
утки за окном, как всплёскивает о борт мелкая волна. Рита застыла в ожидании,
сердце её тревожно стучало.
- Мы за
тобой, сестрёнка…, - также мягко произнёс Виталик.
И снова
тишина. Снова молчание. И лишь два непонятных ей, но таких родных, таких располагающих к полному и безусловному
доверию взгляда испытующе рассматривали её, словно о чём-то спрашивая и куда-то
зовя. Лишь участившееся до предела её дыхание давало знать, что она не умерла,
не спит и не бредит, что она жива и видит всё наяву. На лице изобразилось
мученическое выражение.
-
Умоляю вас…! Ну расскажите же наконец, что всё это значит! Папа…! Виталька! –
взмолилась она.
- Не
надо ничего говорить, дочка… Просто пойдём с нами! Там всё сама увидишь! Да и
мама заждалась…
На Риту
нашло какое-то безвольное оцепенение. Она почувствовала свою подвластность отцу
и брату, но вместе с этим, она почувствовала и полное, абсолютное доверие к
ним, ею овладевало, в неё входило ощущение какой-то всеохватывающей защищённости
и одновременно её наполняло нечто значимое и прекрасное, дух захватывающее и
делающее беспредельно счастливой! Она ничего не понимала, она не чувствовала в
себе ни единой мысли, способной всё то объяснить, но она готова была до
последней своей клетки раствориться в такой благостной волне, на неё нашедшей! Она
машинально, плавным движением вложила свои руки в ладони брата и отца, которые уже
стояли и ждали от неё этого и они все трое пошли… прямо на окно. Рита, с дух
захватывающим чувством радости, чувством дикого восторга, с замиранием сердца
видела, как они втроём (вчетвером!) без всяких усилий прошли сквозь стекло и
оказались прямо перед бортом делающего очередной круг по каналу катера, она видела,
как прямо перед её глазами таяла и растворялась надпись на борту «Амстердамский
бот»…
В
половине четвёртого Рита сидела в своём домике на том же диване, что и утром, и
то и дело поглядывала на часы. Дождь за окном, похоже, зарядил надолго и не
собирался прекращаться. И вроде бы та же озабоченность, что и утром, была
обозначена на её лице, но на самом деле, какая же пропасть была между её
утренним душевным состоянием и теперешним! Как они кардинально разнились между
собой! С минуты на минуту должен приехать Стайн… Какими словами она объяснит
ему, каким способом она сможет убедить его, что они должны ехать не к больнице,
не к гинекологу, а совсем даже в противоположном направлении? Да туда и
ехать-то не нужно, а лишь сделать шаг…! Всё как в калейдоскопе ярко и узорно
проходило в её памяти! И воспоминания те были так свежи, так выпуклы и чётки!
Но не сон ли это? Мама, бабушка, дедушка, отец, брат..., родной до боли дом…! Не уснула ли она ненароком на своём диване,
под убаюкивающий ритм дождя, не провалилась ли в беспамятстве? Малыш, словно
понимая её переживания и желая ободрить, зашевелился в животе. Она по привычке
положила на то место обе руки. «Мой мальчик! Мой русский мальчик!» - подумалось как-то по-особенному тепло и нежно.
А ещё подумалось, и уже со стыдом, с укором самой себе, о том, …что это было за
наваждение с Голландией, что это было за ослепление этой микро-страной? Как она,
до кончиков ногтей русская, позволила себе купиться на всё то по большому счёту
мелкое, пошлое и никчемное, что окружило её в здешней жизни, что заполонило всё
её время, что заняло без остатка все мысли и стремления? Разве такой она была
прежде, когда-то? Разве это не она с отцом, с мамой, с Виталиком взлетала в
мечтательные выси, где им сопутствовали людские любовь, благородство,
честность, святость? Разве сама она в мыслях не совершала великие поступки и
подвиги вместе со своими любимыми литературными героями? Боже мой, как теперь
стыдно! И ещё думалось о том, достойна ли она, не приложив со своей стороны ни
малейшего усилия, не пошевелив пальцем, а авансом, в кредит получить жизнь, о
которой можно было лишь мечтать, на которую можно было только надеяться?!
Снова,
и в который уже за день раз, за окном обозначился белый борт неспешно плывущего
мимо и надоевшего «Амстердамского бота», отворилась дверь, и вошёл её муж…
8. Per se
ipsam*
Сколько
верёвочке ни виться, говорит народное изречение, а концу быть! Незаметно
свивается и конец этого повествования… Подходит к финишу путешествие по волнам
его моря, по его заливам и проливам, между рифов и скал. Уже видна береговая
полоса, уже усматриваются очертания берега, неумолимо свидетельствующие об
окончании долгого плавания, уже всех его участников охватывает радостное
чувство благополучного его завершения, а оставшееся расстояние водной глади не
столько отдаляет от берега, сколько приближает к нему. И хотя многим событиям
предстоит ещё быть, многое ещё должно будет случиться, со многими нашими
знакомыми ещё должно будет произойти нечто значительное и замечательное, ибо
почти всё незначительное и нехорошее отойдёт и канет в прошлое, но… Но, следуя
правилу своевременного ухода (ухода не обязательно по-английски), думается, что
пора подводить итоги, пора приближаться к тому моменту, когда маленькая точка
послужит завершением большого, во всяком случае, довольно объёмного, дела, и
когда поставится она в конце не только с чувством некоторого облегчения и
удовлетворения,
______________
*собственными
силами (лат.)
но и с чувством тревожной обеспокоенности: всё ли
так сделано, как задумывалось? всё ли высказано, что хотелось высказать? не
упущено ли чего, не забыто ли?
Миссия,
которой было вызвано появление в земных пределах отнюдь не земного образования
– Руси Бирюзовой или Сферы, к концу лета благополучно и с ожидаемым успехом
завершалась. Через то благотворное и оздоровительное для тела и духа влияние, которое
на всех оказывало само присутствие Сферы, через её перековывающее и формирующее
в творчески-созидательном ключе обучение прошли многие сотни тысяч, а то и
миллионы русских людей. И все они получили наглядный и вдохновляющий пример
тому, как можно и как должно
жить на земле! Все они на отлично заучили тот урок общественной жизни, в
которой главенствующим началом является любовное, уважительное и бережное
отношение людей друг к другу, в которой труд и созидание приносят радость и
счастье! Все они крепко усвоили те правила, те законы, незыблемое исполнение
которых гарантирует качество и светлую наполненность бытия им, их детям,
следующим поколениям, которые всё больше будут приумножать их почин, их
начинание. К тому же им было с чем сравнивать! Они могли проводить параллели
между вещами, которые они видели собственными глазами, которые прочувствованы
ими на собственной своей коже, которые пережиты и переосмыслены ими в
собственных их душах! И такое сравнение двух миров, через которые им пришлось
пройти, пробу с которых им пришлось снять лично, было явно не в пользу прежней
жизни, чудовищно с нею разнилось.
Тут
следовало бы отметить тот факт, что те три месяца присутствия Сферы, которые вне
её пределов пролетели привычно скоротечно, в ней самой имели несколько другой
временной размер, ибо время в ней, как и пространство, варьировались в тех
пределах и величинах, какие были необходимы для достижения результата, для
выполнения предстоящих задач. Все люди, становясь сферянами, хоть и жили по так
привычным для них часам, хоть и учитывали в своей деятельности даты и сроки, но
все те временные категории были неведомым им образом изрядно растянуты. Таким
же неведомым образом, невидимой помощью русичей и пространство внутри
приводилось в то соответствие с потребностью в нём для всё более прибывающих
людских количеств, нисколько не меняясь при этом снаружи. Словом то удивление,
которое испытал Виталик Храмов, когда проведя с родственниками и друзьями при
первой встрече почти целый день, он узнал, что вне Сферы прошло лишь несколько
минут, ещё в большей мере коснулось его сестры Риты. Она вообще прогостила
несколько незабываемо светлых сферных дней, не расставаясь с Марией Ивановной и
с бабушкой ни на минуту, побывав там, где только можно было побывать беременной
женщине, посмотрев то, что только можно было ей посмотреть. Всё её приводило в восторг, всему
она восхищалась и радовалась как ребёнок, а её собственный малыш – она это
ощутимо чувствовала – просто ликовал внутри! Из-за тех по её словам
«былинно-русских советских реалий», которые были всем сердцем ею приняты, в
которых она, не медля, без остатка растворилась, как зачарованная всё повторяя
шёпотом: «Милое! Родное!», Рита напрочь позабыла о своей жизни в Голландии и
даже о Стайне! Она также напрочь позабыла о своей склонности и пристрастии
(особенно в последние «особенные» месяцы) к дивану, ибо, как и всеми до неё, ею
овладело такое небывалое бодрое состояние радостной деятельности, которое к
тому же сочеталось со столь же бодрым и здоровым состоянием тела, о
существовании которого она никогда прежде в своей жизни не подозревала! И можно
лишь догадываться, каким контрастным холодным душем было для неё возвращение,
пусть и на час-другой, в амстердамский промозглый и серый дождливый день, в
своё теперь уже унылое и убогое, не радующее, а скорее вызывающее какую-то
брезгливую жалость, водоплавающее жильё…
Не хотелось
бы также забыть упомянуть о множестве тех невиданных и невообразимых способах
производства материальной составляющей жизни земных людей, переданных им Русью
Бирюзовой, о тех технологиях получения энергии, которым русичи обучили русских
и которые были совершенно безопасными для земли, воды и недр, для экологии и
здоровья планеты, а, следовательно, и для здоровья людей, её населяющих. К тому
же потребность в самой энергии сократилась на порядок и имела устойчивую
тенденцию к постоянному сокращению и впредь. Этому поспособствовали те самые
ставшие привычными до обычности примеры сотрудничества с природой (а не власти
над нею!), которые были дарованы людям в виде Ка-эСов, эМэЛэНов, МАЛов и с
помощью которых была сведена практически до нулевой отметки потребность в
транспорте, средствах передвижения, подъёмных средствах и т.п.
Однако
же даже такие грандиозные перемены окружающей среды, такие невиданные доселе её
преобразования являлись ничем по
сравнению с теми изменениями, что успели произойти в людях, с тем сдвигом
сознания и духа, что в них накрепко вошли, что смогли за столь короткий срок
кардинально изменить само их естество. «Школа Сферы» благотворным и
спасительным образом подействовала на миллионы людей, прошедших через неё,
привила мощную инъекцию против праздности и лени, апатии и безразличия, против
различных видов вредных привычек, а уж тем более против тяжких преступных
проявлений. И сделано это было не при помощи каких-либо лекарственных средств,
и не с помощью неких медицинских чудодейственных методов и систем, когда
человек есть пассивно выжидающая обеспокоенная единица, а с помощью
активнейшего добровольного участия его в коллективном труде, в масштабном и
грандиозном построении чего-то небывалого и нужного! И в этом случае человек
проявляет беспокойство, но беспокойство то – не шкурное, не забота о своём
«бесценном» организме! Беспокойство то совсем противоположного характера, совсем
иной направленности! Оно – о результатах всеобщего строительства, о его
успешности, о всеобщем благе!
Словом,
после ухода Сферы восвояси, русских людей ждала ещё более трудная и напряжённая
работа – работа по обустройству своей земли, по оздоровлению всей планеты!
Впереди их ждало много нового и интересного! Впереди были небывалый (и уже в
масштабах всей страны!) подъём патриотизма, невиданный интерес к своей истории,
своим корням, всеобщий образовательный и культурный бум! Впереди наступали
времена осветления мира, постепенного изменения в сторону добра его облика, его
состояния! И те, которые были (вернее, они считали, что были) хозяевами жизни,
вдруг прозрев! станут делиться и отдавать! Вдруг поймут они, что получает
человек по мере того, сколько он отдаёт (опусти в воду реки вниз по течению
хлеб – и с верховья он к тебе приплывёт уже с маслом), и поняв это, станут с
верою и энтузиазмом помогать тем, кто были изгоями той самой жизни! Всех вдруг
всколыхнёт нечто, до того им неведомое, нечто такое, что объединит людей,
заставит их вспомнить о таких вещах, как человеческое достоинство и честь,
благородство и сострадание, единство высоких целей и счастье их достижения! Все
вдруг почувствуют и поймут, что они не безликая масса, не аморфное образование,
не броуновское движение, частицы которого разнонаправлены, обособлены и
враждебны друг другу, а народ,
спаянный общим духом, общею верою, общим движением! Народ, который в
величественном и полном достоинства и благородства том движении никого не
станет угнетать, ни на кого не намеревается давить, будет считаться с другими,
будет оказывать помощь остальным, готов делиться с бедными и отсталыми от собственного
избытка, от щедрости и широты души!
Ещё
впереди растерянность и даже паника сытых Европы и Америки при виде тех
колоссальных изменений во внутренней жизни России, её невиданных темпов
продвижения по пути благосостояния людей, взлёта её науки и техники,
международного влияния и авторитета. Они вдруг враз поймут, что при таком
уровне техники и новейших технологий, при таком бурном дальнейшем их развитии и
совершенствовании в России, все их собственные вооружения, которые до того
обеспечивали им превосходство и положение чуть ли не хозяев и вершителей судеб
планеты, превращаются в груду хлама, в кучу металла. Более же всего вызовет у
них тревогу то, что они увидят некое чудесное и необъяснимое перерождение самих
русских людей, их духа! Они увидят в них наследников того народа-победителя,
который победил Наполеона, который
раздавил фашизм, достоинство и волю которого ещё никому не удавалось согнуть и
переломить! И они сникнут, они притихнут, впадут в уныние и депрессию… Но всему
тому ещё предстоит быть, всему такому ещё надлежит осуществиться!
* * *
Осень господствовала уже в полной
силе, избавив деревья, кустарники и траву от зелёного однообразия, перекрасив
их одежды в свои любимые золотисто-багряные цвета. Небо становилось молчаливее
и глубже, словно готовясь принять вскоре свой величественно суровый зимний вид.
Природа замирала, природа готовилась ко сну.
А истерзанный, с оторванной
лапкой, едва живой наш рыжий муравей был уже почти у цели своего нелёгкого
путешествия. Всего сотню метров осталось преодолеть ему, дабы оказаться в
большой своей семье, среди своих. Он уже добрался к кромке того самого оврага,
с которого начались его злоключения, где над ним сомкнулся крепкий клюв
ласточки, унесшей его в такую даль. Уже попадались знакомые предметы, как вот
этот кусок зелёного стекла от разбитой бутылки, на котором он с несколькими
своими товарищами теплым солнечным весенним днём (казалось, как давно это
было!) вступил в бой с греющейся на солнце зелёной лоснящейся в его лучах
гусеницей…
Сейчас, осенью, когда шар
животворящего светила уже не так щедр на тепло, по ночам приходилось прятаться
в глубокие щели в земле, чтобы уберечься от заморозков. Сколько же испытаний
выпало на его долю за те месяцы, что он находился в пути! Сколько пришлось
выдержать схваток не на жизнь, а на смерть с чужаками, с самой природой,
которая, казалось, намеренно старалась свести его со света своими грозами и
ливнями, градом и ветрами-суховеями! И, вероятно, дома его уже зачислили в
погибшие, вероятно, что никто не ожидает увидеть его живым. Это бодрило и
придавало духа, ибо он знал: как радостно для всего муравейника возвращение
после длительного отсутствия всех блудных его сыновей! Из сокровенных потаённых
запасников достаётся для них самое питательное и вкусное из еды, дабы
восстановились их силы, дабы почувствовали они снова благотворный дух родного
крова, его целебное заживляющее раны влияние!
Солнце уже зашло, и передвигаться
становилось всё труднее – холод сковывал члены, проникал в тело. И, хоть и
хотелось муравью преодолеть в этот, возможно, последний день его длительного
непростого путешествия как можно большее расстояние, но было ясно, что ночёвки
не избежать, и он стал искать расщелину поглубже, так как мелкие уже не
спасали. Забравшись в одну из таких, завернувшись в жухлый кусочек травинки,
издававшей привычный аромат сухого сена, он свернулся калачиком и тут же устало
и блаженно уснул. Сны его в эти дни путешествия не отличались разнообразием:
ему всегда снился муравейник и коллективный труд по его жизнеустройству, труд
нелёгкий, труд от рассвета до заката, но без него, без его благодатного
объединяющего влияния никто из муравьёв не мыслил себе жизни. И не мог знать
горемычный измождённый труженик-боец, что мороз в эту ночь будет так силён, что
никакая даже самая глубокая щель не укроет его от проникающего на метровую
глубину смертоносного дыхания. Не мог он знать, что уснул, чтобы больше не
проснуться. Не мог он также знать, что его высохшее, лёгкое как пушинка тельце,
завернувшееся в травинку, вымытое из щели водой талого снега нескорой следующей
весны, тёплый ветерок поднесёт совсем близко к родному муравейнику… Но где-то в
подсознательных глубинах его муравьиной сущности вместе с калейдоскопическими
картинками сна бурлила и жила та убеждённость, та уверенность в истине,
выраженной в книгах далёкого и непонятного ему существа – человека Сенеки, –
и которая без всяких книг известна
сущностным глубинам любого живущего,
независимо человек он или муравей. Эта истина гласит: «Есть перерывы, а гибели
нет!».
И вскоре молодой, по-весеннему
жизнерадостный муравей, только недавно вылупившийся из яйца и впервые
покинувший внутренние пределы своего муравейника, нетерпеливо, едва на несколько секунд остановившись,
чтобы произвести сяжками исследования, и не найдя ничего достойного внимания,
заспешит мимо безжизненного, поднесённого утренним ветерком сухого остова,
который когда-то ему же и принадлежал! Воистину, так: «ЕСТЬ ПЕРЕРЫВЫ, ГИБЕЛИ
НЕТ!»»…
Конец.
16 час 11мин 31 марта 2013!
Комментариев нет:
Отправить комментарий