5.
Тёплая компания
Когда в оживлённой непринуждённой
атмосфере общения, подкреплённой вкусным и обильным до изнеможения застольем,
все осоловели и сделались бесконечно добродушными и невообразимо
философствующими, когда пошёл разговор о вещах серьёзных и пустых одновременно,
когда у всех без исключения появилось непреодолимое желание и соответствующий
настрой непременно родить в споре истину, вспомнили, наконец, об особенном
статусе Соболевского и Валько. Никита Иванович Брагин первым сообразил об этом,
первым спохватился.
- Пётр Николаевич! Виктор
Сергеевич! - произнёс он расслаблено, слегка заплетающимся языком. - Я смотрю,
вы так вкусно и с аппетитом уплетали всё, что на столе! Нам-то, грешным и
земным, не мудрено…, и, так сказать, по статусу положено… К тому же такой
вкуснятины я в жизни не едал! Никак в Викторе Сергеевиче не предполагал таких
выдающихся кулинарных талантов! …Но вы же… Вы же в этом не нуждаетесь? А? Или
как? Или я ошибаюсь?
Оба обличённых добродушно
переглянулись.
- Мы действительно в этом не
нуждаемся! - улыбаясь, ответил Пётр Николаевич. - Но порой приятно, чёрт
побери! вспомнить былое, вспомнить вкус изысканных яств, да в хорошей компании
тряхнуть стариной! Это – как вспомнить молодость, пусть и ветреную, пусть
заблуждающуюся, но этим и очаровательную! К тому же представьте себе полотно
художника, на котором он изобразил весёлую, оживлённую трапезу, с тостами и
винопитием, и на котором мрачными красками были бы им изображены две
насупленные белые вороны, портящие всю картину самим своим видом и
обособленностью от других персонажей!
- Та, до того
ж, мої кулінарні таланти ви, Микито Івановичу, дещо перебільшуєте! Усе це, що ми з вами їмо і
п’ємо, все було зготовлено у їдальні…
- Да я им рассказывал вкратце…, -
лениво вставил Пётр Николаевич.
- Навіть овочі
й ті визріли самі на городі – а я тільки зібрав, кури знесли яйця – а я тільки
забрав, - засмеялся
он такому каламбуру. - Ось так!
Громкий
смех всех сидевших за столом был оживлённой похвалой его наполовину поэтической
остроте. Оживлённость эта всё возрастала, как в любом добром застолье – хмель
кружил головы, языки развязывались, любовь его участников друг к другу и ко
всему миру, к совокупным и частным его проявлениям, крепла. Не был весел, а,
наоборот даже, был как бы несколько отстранён от общего гомона, от колеблющейся
тональности хора голосов своих товарищей, лишь Фёдор Михайлович Бут. И этому
причиной была не только особенность его натуры, которая состояла в том, что чем
больше он пьянел, тем больше замыкался в себе, тем меньше становился
разговорчив, в лице приобретал всё больше хмурой мрачности и как бы
недовольства. Причина была в том, что хоть и доброй была украинская горилка,
которой угощал их Виктор Сергеевич, хоть и невероятно вкусными были все без исключения
блюда на его столе, хоть и сидели они в располагающей тиши уютного двора, в
тени навеса и раскидистых пахучих груш, но какой-то гвоздь, какая-то заноза в
душе, если не сводили на нет, то изрядно смазывали ту картину всеобщей гармонии
и благодушия. И во всё время трапезы Фёдор Михайлович пытался разобраться в том
своём чувстве, пытался отыскать тот гвоздь, выдернуть ту занозу. Эти искания,
эта внутренняя работа, происходящая в сокровенных глубинах его душевного
кладезя, не осталась незамеченной внимательным и острым взглядом Валько.
- Ну! что, друже мой любезный, что товарищ мой
старый! - задушевно и ласково приобнял он его за плечи, переходя на русский
язык. - Что сидишь, понурившись? Пошто головушка закручинилась, думы думая?!
Бут посмотрел на него абсолютно
трезвыми грустными глазами. Затем, отвернув лицо, долго молчал.
- Знаешь, Витя, не могу поверить во
всё это! - наконец произнёс он с каким-то отчаянием в голосе. - Кажется, что
вот-вот проснусь от какого-то сна или гипноза! Не могу поверить, что вижу тебя
живым здоровым после того, как видел в…
- В гробу! - весело досказал
застрявшее у друга в горле слово Виктор Сергеевич.
- И потом, все эти грядки,
огородики, огурцы, помидоры…, - словно не слыша его, продолжал Бут, морщась,
как от чего-то кислого. - Что это?! Неужели всё то, что ты заслужил за свою жизнь?
Неужели такого достоин по своей кончине
талантливый руководитель? Неужели многолетнее служение, без отпусков, без
благодарности, изо дня в день отдача всего себя …так оценивается …здесь? …Стало
так обидно и за тебя, и за себя, и за всех нас!
Облокотившись на стол, рассматривал
Виктор Сергеевич своего товарища. Рассматривал взглядом, наполненным печалью и
сочувствием, соучастием и затаённой болью, взглядом в котором явственно
сквозила неземная мудрость и знание чего-то такого, чего людям знать далеко не
всем дано.
- Эх, Федя! - с горечью в голосе,
опустив голову, тихо вымолвил он. - …«Написано
«не искушай Господа Бога твоего»»*! …Самое главное в жизни человека –
понять, кто он есть такой! И найти (помнишь, как в той песне Высоцкого?) свою
колею, которая бы соответствовала этому пониманию, и которой бы соответствовал он
сам! Нелеп и смешон человек, попавший не в свою колею… И если занимаешь место,
которое ниже того, что достоин, которое не соответствует уровню твоей иерархии
в мире людей… Да, да! Не смотри так удивлённо – все незримо подлежат такой
сортировке, все невидимо находятся на одних, или близких, или разных этажах
вселенского здания твари! Так вот, повторяю, если занимаешь не своё место, а,
скажем, будучи по существу Аристотелем, работаешь слесарем, то это, хоть и
печально, но еще, куда ни шло. Хотя и можно усмотреть в таком положении то, что
называется «зарыть в землю талант»… Но вот когда слесари норовят «работать» Аристотелями, то это уже
иное дело, «другой центр тяжести»! Это уже, выражаясь народным языком, – «куда
конь с копытом, туда и рак с клешнёй»! Проблема эта «не своего места», для
человечества испокон веков актуальная, со времён исторических поднимаемая его
лучшими сынами. Вспомнить только басню Крылова о незадачливых животных,
возомнивших себя музыкантами. Или совсем уж древнюю шутку (вероятно, сквозь
слёзы) древнегреческого философа Антисфена, в которой он советует принять
постановление, «чтобы с завтрашнего дня считать ослов конями!»… Таких ослов,
выдающих себя за коней, всегда хватало. Нет недостатка в них и теперь. Так и
видишь, что у какого-нибудь столоначальника выскочат ослиные уши, которые, по
его мнению, и по его надежде хорошо спрятаны! Словно и не слышали утверждения о
том, что можно притвориться на какое-то время добрым, благородным, воспитанным,
но невозможно выдавать себя за интеллигентного умного человека, ибо после
первой же произнесённой вслух фразы обязательно покажутся ослиные те уши. Словно
и не знают, что высокие должности делают великих более великими, а ничтожных
более ничтожными…!
Он замолчал, заметив, что говорит уже не
одному Буту, а всем притихшим за столом своим коллегам, которые в полной
тишине, нарушаемой только тихим ровным голосом Виктора Сергеевича, внимательно
вслушивались в его слова.
- Так что, Федя, спасибо конечно за
«талантливого руководителя», за этот комплимент… Но, боюсь, что он не по
адресу. Никогда таким не был, а был я вот тем самым ослом, выдающем себя за
коня… Да, да! Не перебивайте, - повысив голос, поспешил он опередить некоторых,
зашевелившихся в несогласии и, вероятно, желавших вставить свои опровержения
такой беспощадной самокритики, товарищей. - Не перебивайте, ибо так оно и есть!
Мне-то здесь лучше знать, мне отсюда виднее! И потом – тут не бывает ни
переоценки дарований каждого, ни их недооценки! Всем – строго в соответствии с
их заслугами! Тем более, что соответствие это определяется каждым
самостоятельно, но и у всех на виду, не подковёрно, а абсолютно прозрачно! …И
вот всё это, - он обвёл глазами двор и свои огороды, и сад, и плетень, - всё,
что вы здесь видите – всё это и есть то, чего я заслуживаю не в людском, а в
высшем своём собственном беспристрастном и справедливом понимании! Селянин я! Селянин
до мозга костей! Но если вы думаете, что это меня удручает, вы глубоко
ошибаетесь – это несказанно радует, это делает счастливым! Так как повторяю –
главное для человека не ошибиться по отношению к себе самому, не принять себя
за нечто такое, чем на самом деле и по сути не
_____________
*Матф. 4:7
являешься!
Что человека наполняет изнутри, то должно его и окружать! Только такой баланс
может принести ему радость бытия! В земных же условиях существования многие,
ослеплённые призраками благополучия и достатка, лезут из кожи вон, дабы занять
место (чаще совсем ими не заслуженное, а правдами-неправдами добытое), место, которое
им и должно обеспечить те самые благополучие и достаток. Таких-то и имел ввиду
Иисус Христос, когда говорил: «Многие же
будут первые последними, и последние первыми»*! И вот уже здесь, в этих,
ещё не Божественных! сферах уровня Руси Бирюзовой, такое выравнивание земных
искривлений и происходит. Происходит с неукоснительной справедливостью, с
полным нелицеприятием! Причём по инициативе самого «искривлённого», самого
запутавшегося и сбитого с толку земною непростой действительностью!
Он замолчал и обвёл всех задумчивым взглядом.
После этих его речей на его товарищей нашло какое-то тяжёлое грустное
оцепенение, которое так контрастировало с тем вдохновенным задором и радостным
душевным подъёмом, что были до того, и которое каждый ещё совсем недавно чувствовал
в себе. Все опустили головы и заметно сникли. Первым заговорил Бут.
- Что-то, Витя, не производишь ты
впечатления «несказанно обрадованного и счастливого»! - едко заметил он. - Хоть
и шуточками-прибауточками да смешками всё сыпешь, а в глазах грусть, как у той
спутницы твоей селянской жизни – коровы! Какая-то неувязочка: или чего-то не
договариваешь, или что-то скрываешь!
Он, а за ним и все остальные, вопросительно и даже
с каким-то укором посмотрели почему-то в сторону Петра Николаевича, который в
свою очередь непонимающим взглядом обвёл всех их. Помолчав, Валько, будто
говоря сам с собою, ни на кого не глядя, ответил:
- Да нечего и незачем мне скрывать
от вас что бы то ни было… И не то это место, где что-нибудь скрывается и таится! …Грусть, говоришь.
…Заметил же, наблюдательный! Ну что ж, попробую разрешить эти твои сомнения…
Признаюсь – есть немного грусти, есть… По причине того, что недолго мне здесь
находиться, недолго радоваться и наслаждаться этим своим удивительным «нетелесным»
состоянием, этим участием в грандиозных делах Руси Бирюзовой, этими такими
милыми моему сердцу обстановкой и жизненными реалиями, какие я, вместе со всеми
остальными русичами, имею… Есть здесь такой контингент людей (к нему, увы,
отношусь и я), которые живут наравне со всеми полноценной и наполненной жизнью,
будучи, однако, всё время настороже, постоянно прислушиваясь: не зазвучит ли
зовущий звоночек колокольчика?
- Зовущий куда? - затаённым голосом, с придыханием
тихо воскликнул Брагин.
- Куда? …Да куда же, как не обратно?
Куда, как не на землю, в физический мир, в органическую жизнь? - обречённо
ответил Виктор Сергеевич. - Туда, где должен буду отработать те злополучные
«ослиные уши», чтобы может быть уже со следующей попытки вернуться сюда, на
Родину «на постоянное место жительства», в здоровое состояние «нежизни»…, если
конечно не наворочу ещё чего-нибудь!
Снова наступила пауза, воцарилась
тишина. Каждый осмысливал то удивительное и малоправдоподобное, что услышал
только что. И если в других условиях и при иных обстоятельствах все они вряд ли
поверили бы подобной метафизике, а то и посмеялись бы над нею, то сейчас, после
всего того, что увидели собственными глазами, и о чём им довелось здесь услышать,
они уже не спешили огульно отрицать подобные материи, а лишь недоверчиво
дивились им.
Волошин вдруг с замиранием сердца вспомнил
и понял, до него дошло, почему его друг детства Дмитрий Храмов утром сказал ему
и Сомову, что он пришёл навестить не могилы родителей, а их самих, что побудило
подозревать в нём сумасшедшего.
- И каким же образом это происходит? - спросил
он.
- А с такими вопросами вот,
пожалуйста, к Петру Николаевичу! - Валько указал ладонью на Соболевского,
который казалось с интересом, но беспристрастно, словно лицо постороннее,
вслушивался в беседу друзей, чуть согнувшись сидя на скамье и опираясь о неё
обеими разведёнными в стороны руками. Все посмотрели на него. Он же, видя, что
от него ждут ответа,
______________
*Матф. 19:30
выпрямился,
положил руки на стол и бесцельным движением поправил в своей пустой тарелке
вилку с ножом. Он опустил глаза и тут же их поднял, вздохнув при этом:
- Ещё немецкий философ Шопенгауэр
предрекал тому из людей, кто выяснит механику такого перехода – из духовного
состояния в состояние плоти – то есть процесса противоположного процессу
смерти, немалую славу! Но согласитесь, подобные вещи – это далеко не то же самое,
что упасть, скажем, яблоку на голову Ньютона, тем самым дав ему толчок к
открытию второго своего закона. Тут согласитесь, вещи неизмеримо более тонкие,
чем тривиальная механика тел! А если дело обстоит именно так, то нетрудно
догадаться, что и объяснить их неизмеримо более трудно! А потому я, вы уж
простите, делать этого не буду. Но подсказку, или лучше сказать предвестие,
могу дать. Всё гениальное просто! В силу этой аксиомы, открою вам секрет, что
каждый из вас имеет уже готовый ответ в своей душе. И, согласно уже другой
аксиоме – той, что «всему своё время», вы все обязательно узнаете о таких вещах
в соответствующее время, в надлежащий час. Мало того, вы порядком будете
удивлены тому, что – как это вы не догадывались о таких простых вещах!
Этими своими словами погрузив
всех в грустное уныние, Пётр Николаевич замолчал, но через минуту добавил:
- …Если в моих скупых пояснениях вы
обнаружили некоторую противоречивость, то спешу её рассеять: вещи простые по
своей сути, зачастую бывают невероятно трудными, особенно когда пытаешься их
растолковать!
- А пропустить, не услышать тот
звоночек можно? - допытывался белокаменский руководитель.
- К сожалению – нет! Свой
позывной услышит каждый! Ошибок тут не бывает…
Тихий вечер, уже набиравший силы,
незаметно и ненавязчиво давал о себе знать: как-то тише и миролюбивее стали
вести себя куры и петух, шелест листьев на деревьях и кустах, будто готовящихся
к покою, слышался мягче, но словно отчётливее, лучи медленно сближающегося с
горизонтом солнца высвечивали все предметы в особенном розоватом свете,
одновременно делая темнее, контрастнее и гораздо более длинными их тени. С
речки неспешно, будто исполняя привычный ежедневный ритуал, потянулись утки и
гуси, послышались первые перепевы лягушек. Где-то совсем недалеко, по соседству
женский голос красиво запел знакомую душевную песню. Угадывалось, что та песня
сопровождала умиротворённый вечерний домашний труд и приготовления всего
хозяйства «ко сну грядущему». Приятно опечалились, заслушавшись.
- А не осушить ли нам ещё по
чарочке анисовой?
Все оживились и с видимым
энтузиазмом отнеслись к такому своевременному предложению хозяина, который, не
дожидаясь их ответов, уже наполнял стаканы. Когда все чокнулись и выпили «за
здоровье хозяина! за его процветание и благополучие», вдруг опомнились, что
выпили за «здоровье» умершего, а вернее человека, не совсем в привычном смысле
живого, и за его же «благополучие». Всем стало неловко и не по себе.
- Да не конфузьтесь! - успокоил
их Валько, тыльной стороной ладони вытирая уста. - У нас ведь тоже здоровье
имеется!
Он посмотрел на Соболевского.
- Просто оно относится не к
органике, а к духовной составляющей… То же можно сказать и относительно «процветания и благополучия»…
Так что пусть вас такие вещи не смущают и… спасибо за пожелания!
Виктор Сергеевич по-хозяйски принялся
накладывать в тарелки гостей чего-то аппетитного из ещё нетронутого огромного
блюда.
- Николай! - как бы между прочим,
споро орудуя большой ложкой, обратился он к одному из своих гостей, даже не
посмотрев на него, а будто сосредоточив всё внимание на наполняемых тарелках.
Человек, к кому он обращался, был
«завхоз района» Николай Ефремович Синельников. Тот самый, к которому
следовало бы по меткому выражению Бута «заскочить»
ещё утром Виталику Храмову, вероятно, с вопросом о пунктах приёма металлолома,
так беспокоящего при жизни Валько, и, как нетрудно догадаться, теперь утратившего
для него всю свою актуальность.
- Николай! - повторил своё обращение Виктор
Сергеевич, когда тот вопросительно вскинул на него глаза. - А ты что, греців син, не слышишь ничего, не
узнаёшь?
Синельников, грузный седой
мужчина, с тревогой выслушал вопрос, беспокойно уставив глаза в бывшего
руководителя. Его сердце действительно уже давно было не на месте, чувствуя
близость чего-то смутно неясного, но такого значимого, такого для него важного.
Большая ладонь, как бы намереваясь прикрыть, невольно легла на то место на
груди, где учащённо билось взволнованное его сердце.
Виктор Сергеевич, покончив со
своим делом, уселся, по-доброму и загадочно посмотрев на сослуживца и мучая
того паузой.
- Да это же родительница твоя! Ярославна
Прохоровна поёт! - наконец выпалил он.
Николай Ефремович, слегка даже
отшатнувшись, как после удара, не веря, покачал головой. Он совсем забыл, что
здесь ничему нельзя было удивляться. И тот факт, что он уже два месяца, как
похоронил свою мать, во владениях Руси Бирюзовой не имел земной фатальной силы!
- Ну, сходи, сходи! - мягким добродушным
голосом добивал его Валько. - А то вижу,
что сердце, чего доброго, выскочит из груди! Ярославна Прохоровна, как и я,
тоже в положении ожидающей возврата…
И уже вслед скорыми шагами
удаляющемуся, всё не верящему, сбитому с толку Синельникову, громко и спеша говорил:
- Это по соседству! Как из ворот
выйдешь – направо! Сразу увидишь свой дом! Не ошибёшься!
После ухода Синельникова, все
как-то обеспокоились, с тревогой, а в глубине души и с надеждой, посматривая то на Валько, то на
Соболевского – не огорошат ли они и их чем-нибудь этаким, из разряда вон
выходящего (хотя за время пребывания здесь категория эта для них и расширилась
весьма существенно)? Но оба, как сговорившись, молчали, задумчиво-рассеяно
посматривая по сторонам. Молчали и остальные, словно закрываясь молчанием этим
от возможных новых диковинных откровений инопланетян. Ибо для них хватило, и
даже более чем! всего того, что уже было открыто! Перебор в такого рода вещах –
это ясно ощущалось – мог для каждого из
них быть чреват последствиями непредсказуемыми… Наконец неспокойная натура
Волошина, не терпящая продолжительных неловких пауз в разговоре и к тому же
интуитивно чувствующая необходимость смены темы, перевода её в русло
приземлённости и спокойной обыденности, снова вознамерилась дать о себе знать.
Помогли ей в этом возвратившиеся с водных своих процедур гуси и утки,
гоготанием и кряканьем настоятельно потребовавшие к себе внимания, которое
спохватившийся хозяин и поспешил им уделить.
- Виктор Сергеевич! - обратился
Александр Яковлевич к Валько, хлопотно загонявшему птиц в их жилища. - А чем вы
кормите своих пернатых?
- Да этих вот водоплавающих
сейчас – летом – и кормить особо нет надобности! Сами находят себе корм в воде…
- разгадав замысел бывшего подчинённого и прищурив глаза, охотно отвечал тот,
помахивая прутиком в руках на птиц. - А кур – так по-разному! И просом, и
кукурузой, и пшеницею! …Кто когда-либо бывал на Черкасчине или Полтавщине, да
не сейчас, когда там разруха и запустение, а если и выращивают какую-либо
растительность, животных и птицу, то
накачивают их всякой химией…, а в те годы, когда там ещё процветали
колхозы, в советское время… Так вот, кто там бывал, тот не мог не заметить, что
и яйца, и сало, и мясо, и молоко там невероятно вкусные! Всё зависит от кормов,
а значит от земли! Там же сплошной чернозём!
- Виктор Сергеевич! - хитро
продолжал Волошин свой отвлекающий маневр, уцепившись за подвернувшуюся так
кстати тему. - А вы как думаете о событиях на небезразличной вам Украине?
Следите за ними? И что теперь можете
сказать о своей малой родине?
- О! Та то вже
дуже болюча тема… и
непростая для меня. Что ж тут теперь
скажешь? Только одно: побалуются хлопцы…, понапихают в карманы и за пазуху – да
за бугор! А оставшиеся почухають потилиці, покряхтят,
поохают и назад к маме – к России! Также и все эти чухонцы прибалтийцы. Европа
– Европой, а Россия под боком! Одним словом лет через 20-30 всё будет на своих
местах, все будут дома. Тем более, что и явление Руси Бирюзовой, которого вы
теперь очевидцы, очень тому поспособствует… А сейчас с болью приходится
наблюдать явления другого порядка – семена разложения и деградации, густо
посеянные исконными врагами России, дают пышные всходы! Разделяй и властвуй!
Разделить-то разделили – удалось мерзавцам! Предполагают и вволю повластвовать!
…А удалось потому, что смогли насадить измученному в различных социальных
экспериментах нашему человеку идеологию
закона джунглей. Вроде суждений того купчика из забавного старого фильма
(«Женитьба Бальзаминова», помните?),
который говорил: «А я считаю, что человек, не способный заработать денег и
вовсе не должен жить на свете!». Вот так вот! Вот воззрения подобных купчиков и
удалось насадить… Размножились такие, словно мошкара, расплодившаяся в таёжных
дебрях! Берёт числом! Медведя-добряка способна заесть! Она теперь рулит, эта
мошкара, она теперь решает, кому жить, а кому нет. Ей, мошкаре, теперь рай!...
Ещё поговорили о том, о сём. Ещё
обсудили преобладающие в политике, экономике, культуре тенденции на
постсоветском пространстве. Задались вопросами: почему всего за пару десятков
лет преобладания в жизни «мошкары», её доминирования произошёл обвал во всех
отраслях, обрушение во всех сферах, невиданная, словно после войны, убыль
населения? Сошлись на том, что ещё немного, ещё столько же лет их засилья и
русская земля будет напоминать выжженную, как после набегов Мамая, пустыню… Но
разговор уже не был наполнен светом того оживления, не обладал зарядом той
жажды знать, что присутствовали до того. Проходил он как-то вяло и механически.
Вернулся Синельников. Вид его был каким-то потерянным, но вдохновенным. В
глазах явственно читались противоречивость чего-то радостного и одновременно озабоченного,
беспокойного.
Наконец Фёдор Михайлович Бут,
чувствуя, что неумолимо подходит тот час, когда
следует сказать прощальные слова, чувствуя, что загостились, что пора и
честь знать, решительно повернулся в сторону Петра Николаевича и, глубоко набрав
в лёгкие воздуха, произнёс, глядя тому в глаза:
- И последний вопрос… Как вы нам
посоветуете обо всём этом докладывать начальству, которое – я в этом не
сомневаюсь – уже наслышано, уже знает, уже готово поспешить вслед нам
примчаться сюда, чтобы самолично выяснить – что же произошло и почему? чтобы
разносить и метать молнии? Неужели нам оправдываться, опираясь на ваши слова,
на всё то, что вы нам здесь рассказали, которое, вы уж простите, смахивает на
небылицы, на сказки? И если воспользоваться для объяснений таким материалом в нашей среде, то засмеют, а
то и с работы попрут!
- Ну… Я не знаю, - уныло и как бы
разочарованно протянул Соболевский. - Простите, но в таких делах я вам не
советчик! А вы следовательно боитесь, чтобы не засмеяли? Хм… К тому же у вас
есть и такой вариант, как никому ничего не объяснять и не давать отчёта.
Остаться среди родных и близких, которых вы непременно здесь повстречаете, - он
посмотрел на Николая Ефремовича, чуть не вскочившего при этом с места, - среди
людей свободных! Свободных не в силу формальной буквы бумажной конституции, а
по фактическому и естественному для человека закону Бытия, в котором нет места
чинопочитанию и карьере!
Чиновники кисло переглянулись
между собой и …обнаружили, что находятся на том же месте у «лесного КПП»,
откуда они начинали своё путешествие. Сомов с коллегами так же суетились, тщетно
стараясь преградить всё увеличивающемуся, несмотря на сумерки, потоку людей
путь внутрь Сферы. Автомобилей, мотоциклов и велосипедов, брошенных их
владельцами и замерших в грустном ожидании, неуклонно прибавлялось. Они в
беспорядке были покинуты вдоль дороги и просто между деревьев в лесу. Удивившись
напоследок своему мгновенному и синхронному перемещению, экскурсанты с некоторым
облегчением вздохнули, что снова вернулись в привычную атмосферу жизни.
- Давай – к тебе! - быстро и
сквозь зубы бросил Бут Волошину, решительно направляясь к машине. Все коллеги
поспешили сделать то же.
6. Взмёт
Физический человек… Его
предназначение – послужить материалом, тем гумусом, на котором произрастёт
нечто самобытное и неповторимое, гумусом, в недрах которого зачинается, а
впоследствии и распустится прекрасный цветок! Из него – человека плотского –
должен вызреть и родиться человек духовный! И такое рождение из человека
Человека может состояться лишь тогда, когда к первому приходит осознание жизни не
только и не столько как радостной феерии, сколько прочувствование и переживание
в ней трагедии, ощущение её печали, её
боли, когда он с содроганием в сердце открывает в ней эту сторону и начинает уподоблять
жизнь ходьбе босиком по битому стеклу – каждый шаг кровоточит, каждое движение
– сжав зубы! Вся Вселенная вибрирует волнами этой изнанки бытия! Каждый атом
пронизывается ними! И деться от этого некуда! Некуда уйти, некуда убежать!
Многим, раскрывшим секрет изнанки, хотелось бы сделать это, и они скорее
предпочли бы раствориться во мраке небытия, кануть в его бездне, чем быть
участниками такого кровоточащего действа, как жизнь, как бытие! Если же предположить
такую (на самом деле невероятную и фантастическую) вещь, как реальное исчезновение* хотя бы одной самой малой частицы, входящей в
состав Вселенной, будь то атом или мушка дрозофила, следствием этого было бы
неотвратимое исчезновение и самой Вселенной! Такое её устройство и говорит нам о
феноменальном взаимном переплетении всего со всем, о зависимости каждого от
каждого, а также об абсолютной ценности абсолютно всего – от бесцельно гонимой
ветром пылинки до гения Ломоносова!
_____________
*не путать с
исчезновением мнимым – со смертью – ибо, как в соответствии с законом
сохранения энергии, энергия никуда не исчезает, а лишь переходит в другие
состояния, так и материально-духовные образования не исчезают, они лишь тоже переходят
в иные состояния.
* * *
Виталик всё не мог привыкнуть к
тому состоянию всеохватывающего счастья, которым он был наполнен до самых
крайних пределов естества! И, наверное, если бы что-то подобное пришло к нему
тогда, когда он был человеком физическим, то тело, не выдержав, взорвалось бы,
разлетелось на мелкие кусочки от того преизобилия радости и ликования, что его
распирало! Да, раньше он тоже иногда и редко – на какие-то мгновения – впадал в
подобную неожиданно заполнявшую душу эйфорию. Но мгновения те так же быстро
исчезали, как и являлись, вытесняемые злобой дня, серыми образами
повседневности. То были предвестники его нынешнего перманентного счастья, его
вдруг возникшего (за какие заслуги?) состояния чистого ключа, бьющего из недр
родимой почвы, из её родниковых глубин. То были гонцы, приносившие добрые,
долгожданные, наполняющие надеждой вести из милого края неземного! Из края, в
котором – он незыблемо в это верил – жили и будут вечно жить все те, кто были
бесконечно ему дороги, без кого жизнь была бы безрадостной и серой и даже была
бы едва возможной, была бы невмоготу, если бы не прочно в ней укоренённая
убеждённость в новой встречё – прекрасной, счастливой и бесконечно радостной! И
вот – он сам уже в этом сказочном краю! Нет, нет! Это – сон! В это невозможно
поверить! Да разве такое в принципе представимо? Чтобы в любую
минуту, стоит захотеть! можно повидать маму, бабушек и дедушек, многих друзей
милого детства? Чтобы тебя повсюду, куда ни ступи, окружало всё то, что и
должно тебя окружать, что было в самом сердце, что было близким, привычным, без
которого не обойтись, близким настолько, что казалось живым, а привычным в той
же степени, как собственные руки или глаза?
Первой, кого Виталик увидел,
когда Панова и Соболевский мягко сопроводили его в Сферу, тут же куда-то исчезнув, была его мама – Мария
Ивановна! Она стояла у ворот до боли откуда-то знакомого красивого
величественного дома и, всматриваясь
вдаль, встречала его, своего сына, устало возвращающегося из долгого нелёгкого
странствия. И он, ускоряя шаг, переходя на бег, всё не мог оторвать взгляда от
её родного лица, так хорошо до мельчайших чёрточек видимого. Вот её добрые,
такие знакомые, излучающие бесконечную любовь и грусть, глаза, её радостно
улыбающиеся, что-то едва шепчущие губы, её чуть приподнятые и придающие лицу
простого, слегка истомлённого выражения брови, все её милые морщинки, синеватые
жилки на висках…! Нет! Это трудно вынести! Это выше сил! Крепко заключив мать в
объятия, сын долго покрывал поцелуями её глаза, и губы, и те морщинки! А затем,
опустившись на колени и ещё крепче прижав к себе, целовал чуть взбухшие
бороздки вен на её руках, которые он так долго не видел, за которыми так истосковалась
его душа! У обоих текли тёплые слёзы, у Марии Ивановны дрожал подбородок, но
вся она светилась счастьем!
- Родная! Родная моя мама! - всё
повторял Виталик, когда, поднявшись с колен, снова уже не так бурно и горячо, а
ласково обнял мать, со счастливой рассеянностью осмотрелся кругом.
Лишь тогда он заметил, что за их
трогательной встречей следили несколько пар грустных улыбающихся глаз. В глубине тенистого двора,
наполненного дурманящим запахом цветущих лип, выстроившихся вдоль прекрасной
деревянной ограды, обвитой хмелем и плющом так, что резных дубовых реек среди
их густой листвы почти не было видно, за широким добротным столом сидели его
отец Дмитрий Григорьевич Храмов, бабушка Надежда Ивановна и дед Григорий
Леонтьевич, которого Виталик знал лишь по фотографиям. На их лицах читались те
чувства, что их переполняли: и радость, и добрая печаль… Тепло обнявшись и
расцеловавшись со стариками, которые на самом деле были совсем не старики, а
свежие подтянутые, излучающие здоровье люди цветущего возраста, Виталик обнял и
отца:
- Ну – партизан! Ни дать ни взять
– разведчик! - подначил он. - Только твои таинства я заметил уже давно! Уже с
полгода (правильно?) вычислил, что какой-то батя мой не такой, что-то с ним не
то!
- Да ну! - как бы удивлённо смутившись,
опустил глаза тот. - Вот незадача!
В таком шутливом ключе разговора,
в родственной невероятно тёплой и уютной атмосфере все расположились за столом,
обмениваясь друг с другом добрыми любящими взглядами, словно ещё никак не
насмотревшись, словно желая этими взглядами впитать в себя всю радостную
свежесть первых мгновений долгожданной встречи. И через несколько минут у
Виталика уже было глубокое убеждение, что всё это и есть то его настоящее, что
всегда в нём и было, что надёжным компасом вело его сквозь дебри жизней, что
придавало сил, что вселяло надежду. Через несколько минут ему казалось, что в
тех самых жизнях он лишь сюда неосознанно стремился, лишь сюда его влекло
неодолимое подспудное желание: быть дома! Через несколько минут он, жадным
взглядом рассматривая всё вокруг, с восторгом узнавал как старых добрых и
приветливых своих друзей все мелочи двора, всё-всё – вплоть до чуть
расшатанного сучка в перилах ступенек красивого милого крыльца, до знакомых
камушков на протоптанных тропинках в сад и на задний двор, по которым он
когда-то резво носился в играх своих прежних детств! И родители, и бабушка, и
особенно дед Григорий, которого он не застал в своей жизни, здесь предстали
перед ним совсем в ином, чем там, в биологизме, свете – в том самом свете
«нежизни», что полнее и насыщеннее, и радостнее самой яркой жизни, в том нетленном
и вечном свете, который именно поэтому был до боли ему понятным и знакомым,
близким и неотъемлемым! Перед ним вдруг открылись отчётливо и ясно все те
переплетения их «былых встреч», восставших прозрачной картиной из толщи лет, из
глубины времени, подобно тому, как Сиддхартхе
Гаутаме после 49 дней медитации под деревом Бодхи явились воспоминания о всех
его предыдущих существованиях.
Виталик
уже даже не предвидел, не предчувствовал, а почти наверняка знал, что через
минуту сюда во двор нагрянет ватага его друзей-товарищей, которые лишь потому
до сих пор не пришли, что тактично дали ему время встретиться с родными. Игорь,
Толик, Женька, Колька заполнят своими весёлыми голосами пространство вокруг,
станут обсуждать что-то, лишь им одним известное и для них одних важное, как
будто только вчера они расстались. Как будто ещё вечером они бегали на речку
купаться в её тёплой, пахнущей тиной и нагретой за день солнцем воде. Как будто
и не было долгих – в годы, в десятки лет – разлук!
И всё
случилось именно так… Всё происходящее неуклонно приобретало для него черты
того, во что верилось с трудом – и в силу своей маловероятности, и в силу
чрезмерной наполненности ощущением преизбыточного счастья, и ещё потому, что
просто захватывало дух! После долгого
общения с родственниками и не менее долгого бесцельного, оживлённого странствия
с товарищами по округе, во время которого они, спеша и наперебой высказывали
друг другу обо всём, что с ними произошло в те как-то вдруг ставшие удивительно
незначительными теперь годы их разлуки, Виталик вернулся домой и всё ещё
озадаченно узнал, что по земным часам прошло всего лишь несколько минут. Узнал
также, что его ждало первое задание в одном из аэропортов страны, выполнять
которое он с охотой и поспешил…
* * *
Люди,
прибывавшие в Сферу сотнями, потом тысячами, количество которых с каждым днём
увеличивалось в геометрической прогрессии, подобно Виталику Храмову, поначалу
не решались придавать статус реального тому, что с ними происходило. Они робко
относили все те дивные вещи, вдруг окружившие их и сразу же прочно ставшие
неотъемлемой составляющей их новой жизни, к чему-то гипнотическому и чудесному,
к чему-то такому, во что боязно поверить. Тот подъём физических и душевных сил,
тот преизобилующий прибыток здоровья и бодрости, которые испытал Фёдор Михайлович
Бут со своими товарищами и коллегами, испытывали абсолютно все, оказывавшиеся
внутри. И только такое оздоровление их физического естества, которое не могло
быть ни с того, ни с сего и которое каждый не мог и надеяться ожидать в земных
условиях, заставляло их поверить и с радостью принять факт начала
фантастической и новой жизни. В отличие от чиновников никто не собирался
покидать так неожиданно свалившуюся на них территорию массового счастья,
радости и любви и возвращаться в
нездоровье своего тела, в ущербные реалии своей жизни, в тусклое её прозябание.
Наоборот! Исключительно все, с восторгом отмечая такие благостные перемены в
себе и близких, в окружающем, спешили немедленно включиться в общую жизнь, в
коллективную работу, торопились как можно быстрее оправдать счастливый жребий,
столь неожиданно и чудесно выпавший им. И если так поступали люди относительно
здоровые, то что же говорить о тех, кто исстрадался с костылями и в инвалидных
колясках, кто измучился бесконечным приёмом лекарств, кто был истерзан ежегодными,
почти не приносящими никакого облегчения, операциями, кто безнадёжно смирился
со своим ужасным положением до конца дней больного! Здесь они заново рождались.
Здесь к ним приходило такое телесное и психическое состояние, о котором они уже не смели и
мечтать. Здесь они воспаряли духом, загорались желанием полнокровно жить и
полноценно трудиться. Здесь они обнадёживались не получать жалкие и
унизительные подачки, которые иногда бросались им в прежней их ущербной жизни,
а уже отдавать – отдавать с радостью и от души! Они спешили наверстать, как им
казалось, упущенное, спешили стать полезными людьми, а не тем балластом,
которым, по их убеждению, они были до этого, были всю свою искорёженную жизнь!
Кроме всего
того, что касалось невероятного оздоровления их тела и души, другой фактор, не
менее, а ещё в большей степени, делал их, как и всех остальных, счастливыми,
одаривал той радостью, которой не могли одарить их никто и нигде. Это те уже
упомянутые встречи с дорогими людьми, ушедшими из жизни, встречи, на которые в
суете земной никто из нас не надеется, в которые в подлунном мире мало кто из
нас верит. Сколько отчаянно-радостных возгласов было слышно повсюду в связи с
этим! Сколько счастливых слёз, вызванных такими чудесными событиями, было пролито!
Трогательные и
сердечные до обморока, до потери сознания такие встречи, со своими умершими
были и у великого скептика Станислава Фомича Коростелёва и его близких, и у
Татьяны Алексеевны Тонковой, её дочери Нины, зятя Василия и внучат, и у семьи Валько…
Да все люди здесь наполнялись и
зачаровывались радостью таких встреч, как живым эликсиром, как нектаром чего-то
вечного и незыблемого, как чувством нерушимой уверенности в светлой и прекрасной
своей потусторонней будущности! Это способствовало тому, что все здесь обретали
крылья веры, все загорались пламенем перерождения и возрождения, ко всем
приходило неодолимое чувство покаяния и покоя, душевного умиротворения и катарсиса!
К тому же это накладывало ясный отпечаток какой-то почётной и торжественно-радостной
ответственности, некий тяжёлый и одновременно невероятно лёгкий,
возносящий турбулентными своими вихрями
над всем земным, груз!...
Словом
внутри закипела такая работа, всё там так завертелось и забурлило
деятельностью, что подобного энтузиазма не ожидали и сами устроители действа. И
так как все прибывающие были людьми плотскими, то им, естественно, требовались
и жильё, и питание, и одежда. Во всём этом недостатка не было, вся эта
материальная сторона не могла быть дефицитной, поскольку решались подобные
вопросы путём высочайших неземных технологий. И хаоса, неразберихи, несмотря на
массовое переселение людское, как нетрудно предположить, тоже не было. По той
причине, что не было недостатка в помощниках, перешедших в состояние «нежизни», то есть тех, чьи возможности
были несравнимо выше возможностей человеческих, тех, кто в буквальном смысле
были «один в поле воин»! Кроме почти всей семьи Храмовых, тут уже были и
трудились, что называется в поте лица, многие из друзей и одноклассников
Дмитрия Григорьевича – и те, о которых было упомянуто, и о которых не сказано
ни слова. Сашка Кораблик и Сергей Берест, Боря Ярыгин и Соня Бостан, множество
других, кто с чувством радости, оптимизма и бесконечной благодарности перешли
уже по ту сторону биологической жизни, кто успел за разное время,
предоставленное в их распоряжение, почувствовать ту разницу состояний, ощутить
глубину той пропасти, что разделяет их. С помощью таких добросовестных ассистентов,
рвущихся к работе и ради неё самой и ради помощи близким, помощи всем людям,
соблюдались самые строгие порядок и организованность, находились самые
оптимальные разрешения тех или иных ситуаций. Не могло быть и речи о том, чтобы
кто-то из прибывших был в праздности или растерянности, не зная, чем ему
заниматься или что ему делать, о котором бы забыли или что-либо в отношении которого
упустили. Всякий, попадающий внутрь, с первых же минут был осведомлён о своих
функциях и обязанностях, о сфере своей деятельности, о поставленных перед ним
или его группой задачах и порядке выполнения тех задач. А учитывая то состояние
души и тела, что были насколько это возможно описаны выше и которые были с
восторгом замечены районными чиновниками, но, увы и к удивлению,
проигнорированы ними, учитывая множество благих нюансов помимо того, можно себе
представить какой силы энтузиазмом и вдохновением были охвачены почти все без
исключения переселенцы! Слабую степень выражения чего-то подобного можно
усмотреть в советском фильме «Кубанские казаки». Как и там люди работали с
песней, со смехом, в удовольствие! Им приносило радость всё – сама работа,
общение между собой, природа, здоровье тел, легкость дыхания! Короче говоря,
счастье, переполняющее всех было настолько бросающимся в глаза, что от того
было даже как-то неловко!
Всё потрясало! Всё приводило в
восторг! И изобилие сказочно-великолепного жилья, в которое не верилось! и
изысканная гурманская пища, вкусная и здоровая, и люди, становящиеся с каждым
днём как братья и сёстры близкими, и непривычность чувства полного безденежья,
и дух захватывающего чувства полной здесь ненужности и даже нелепости всего,
что связано с деньгами, с вознёй по их добыванию! Ибо труд здесь, как в тех
земных мечтах о коммунизме, был не ради вознаграждения, не эквивалентом некой
денежной суммы, а естественным и неотъемлемым наполнением жизни, её
необходимейшей составляющей, которая кроме того являлась подтверждением
высокого человеческого статуса. Ведь животным
неведома радость свободного творческого труда, его возвышающая и
облагораживающая суть. Неведомо это, увы, и животным о двух ногах, некоторым
весьма многочисленным представителям Homo sapiens (по этой причине представителям скорее
чисто номинальным!). Немало и таких проникали в Сферу, лелея надежды на лёгкую
жизнь, сплошь состоящую из праздного времяпрепровождения, такого вожделенного
для их пустого никчемного естества. Попадали сюда и множество тех, кем двигало
любопытство, желание подсмотреть и выведать: «Чего же это там у них деется?»,
множество разного толка авантюристов, которым без разницы – в Гималаи на поиски
Шамбалы, на дно океана в стремлении отыскать останки Атлантиды или в сердце
пустыни Гоби отрывать из песка руины древних городов. Встречались среди них и
такие, о которых предвещающе говорил Пётр Николаевич, как о любителях
поживиться, прикарманить то, что плохо лежит. И всем им, несмотря на то, что их
помыслы и вожделения не были тайной за семью печатями, а хорошо просматривались
и читались, был дан шанс, была предоставлена возможность попытки преодолеть те
их порочные наклонности, перебороть самих себя. Большинство из них, как и
ожидалось, не воспользовались тем шансом, не хватило им некоего жизненного
разбега (духовного опыта?) для того, чтобы набрать ту первую космическую
скорость, что преодолевает гравитацию земного-животного и выводит на орбиту в Космос
человеческого. И это после того, что
они имели возможность вокруг себя видеть, что
они могли ощущать в самих себе! Вероятно, всё то кипение жизни, весь тот творческий
энтузиазм и окрыляющее вдохновение труда, которое они с удивлением встретили
здесь, в Сфере, воспринимался их затаённым и себе на уме сознанием, как
загадочное, им чужеродное массовое помешательство. Воистину достойно удивления
это существо – ветхий человек, человек пещерный! Его подпольной душе, как писал
ещё Кьеркегор, намного предпочтительнее и милее лачуги и подвалы, чем
уготованные для него дворцы! Поэтому, как опять же предвидел Соболевский, набив
котомки, сколько можно было унести (увезти-то было не на чем!) всем тем, что в
их понимании могло иметь ценность, они благополучно и беспрепятственно
освободили Сферу от собственного присутствия, тем самым сведя на нет наличие уродов
в семье и ложек дёгтя в бочке мёда.
Когда же в Сферу пытались внедриться
люди с совершенно неприемлемым для человека шлейфом прошлого, то подобные
попытки строго и решительно пресекались. Таким образом, заключённое ею
пространство стремительно наполнялось людьми со светлыми или просветлёнными
душами, с сердцами добрыми и любящими, с неиссякаемой направленностью искренне
и широко отдавать и делиться с другими всем, что имели. Отсюда исходило и
неуёмное их желание быть деятельными, занятыми, полезными, ибо только через эту
неустанную деятельность, через напряжённый труд могли они реализовать свою
жажду отдачи, жажду поделиться со всем белым светом тем наполнением, что в них
было, тем добром-благом, что они в себе несли.
Касательно же самой трудовой
деятельности, то была она чем-то средним между высокой творческой и упрощённой физической.
Была она к тому же градуирована на несколько классов, располагавшихся в
соответствии со степенью своей сложности между двумя этими полюсами. Способности и наклонности каждого прибывшего,
его потенциальные возможности, в точности и безошибочно определяемые, позволяли
подобрать ему то поприще, которое могло максимально приносить всем пользу,
которое и ему самому было бы в радость и удовольствие. Таким вот образом, по
такому принципу организовывались подразделения, в свою очередь включавшие в
себя множество разветвлений – групп, бригад, взводов и т.п. Они обнимали и
обеспечивали все те нужды, что обступают жизнь плотского человека (куда от
этого деться!) со всех сторон: жильё и питание, учёба и досуг, воспитание детей
и забота о старшем поколении. Особняком стояли эстетическое и духовное обучение
и совершенствование.
Жильё, хоть и представляло собой
совершенно невообразимую и даже по земным меркам немыслимую картину, всё же
требовало некоторого ухода и хозяйского глаза. Великолепие просторных, светлых
и уютных квартир в столь же великолепных «выстроенных» из роскошных
естественных материалов архитектурных сооружениях, которые язык не
поворачивался назвать домами, было рассчитано на такой век, что на два порядка
превышал продолжительность средней человеческой жизни (то есть имело
«гарантийный срок эксплуатации» в тысячи лет).
И хоть не было никакой
возможности, чтобы что-то там сломалось или вышло из строя, всё же всё это
требовало какого-то минимального внимания к себе. К тому же, по причине
стремительного роста населения Сферы, столь же стремительно росло и количество
жилых строений, требовавших к себе такого внимания. Этим и занимались жилищные
взводы по благоустройству кондоминиума.
Стоит также отметить, что увеличивающееся
количество теремов и палат, дворцов и храмов, не только жилого, но и самого
разнообразного и широкого назначения, хоть и меняло ежедневно и существенно вид
поселений и городищ, но планировка и расположение этих всех сооружений была
чрезвычайно тонко и обстоятельно продумана. За всем просматривался такой опыт и
вкус в подобных вещах, все архитектурные строения так дополняли друг друга, так
сочетались и гармонировали между собою, так органично сливались с естественным
природным окружением, что впервые попадавший сюда переселенец поначалу даже терял дар речи. Особенно,
когда недоверчиво-восхищёнными глазами рассматривал помещение, где ему
предстояло жить. И его можно было понять, ибо не каждый день переселяется
русский человек из хрущёвки, коммуналки, барачного дома в дворцовые
апартаменты! А помочь ему в них освоиться, так сказать вручить символические
ключи от квартиры (в настоящих-то никакой надобности не было за полным
отсутствием замков в дверях) и было делом работников тех уже упомянутых выше
взводов по благоустройству кондоминиумов. Они же на первых порах обучали массы
всё прибывающих новосёлов азам перемещения из любой точки Сферы в любую же
другую с помощью необычных и невиданных никем из них ранее пространственных
коридоров-связок (ПКа-эСов), обучали пользованию не меньшими диковинами –
местами локальной невесомости (МЛН) и местами антигравитации локальной (МАЛ).
Таким образом, как уже
говорилось, всё было пронизано, всё кипело работой, учёбой, освоением нового и
необычного! Сопутствовал бурному тому вдохновению, в буквальном смысле
подпитывал его и кормил прекрасно организованный и налаженный процесс снабжения
людей питанием, о котором уже было вскользь упомянуто. Как нетрудно догадаться,
сельского хозяйства, крестьянского уклада, как таковых не было. Этот фундамент
и основа пропитания землян в силу своей тяжёлой архаичности, в силу зависимости
от многочисленных факторов и природных условий не мог быть использован в Сфере,
люди которой хорошо владели высокими технологиями выращивания пищевых
материалов растительного и животного происхождения, из которых готовились самые
разнообразные продукты. Разветвлёнными цепями кулинарии, гастрономии, общепита,
доставки заказов ведали соответственно кулинарные, гастрономические и столовые
бригады.
И, конечно же, чуть ли не
основное внимание, в полном соответствии с
утверждением, что духовность и гуманность общества определяется по отношении
к детям и старикам в нём, следуя советскому лозунгу – всё лучшее детям! – было
уделено образованию молодёжи, а также заботе о пожилых людях. Уже имелись
учебники по всем предметам обучения для всех классов начальных школ, гимназий и
университетов, причём количество их, учебников, варьировалось в неограниченной
амплитуде. Состав преподавателей возрастал в линейной зависимости от роста
числа учащихся и студентов. И, естественно, не было недостатка в зданиях самих учебных
учреждений. Кроме того, в буквальном смысле дворцы спорта, дворцы творчества и
культуры, дворцы пионеров росли повсюду, с завораживающей скоростью и
постоянством. Процесс обучения в основе своей был классическим, то есть таким,
каким он был сформирован ещё в дореволюционной России, поскольку лучшего в этой
области трудно изобрести, трудно найти более идеальную парадигму. Однако же и
новшеств, диктуемых временем и уровнем развития общества, было немало. И
новшества те ни в какие противоречия с седой традицией не вступали, а органически
её дополняли, учтиво придавали ей новых оттенков и освещённости в свете научных
и духовных обретений.
Что касается поколения старшего,
то особенного внимания оно и не требовало, так как не было среди его
представителей ни дряхлых и измождённых, ни немощных и больных. Ибо само
подпадание под влияние Сферы излечивало совершенно от всех недугов, совершенно
всех поднимало на ноги, если в том была нужда. Таким образом, все люди пожилого
и преклонного возраста, почувствовав здесь в себе удивительное выздоровление и
прилив сил, на которые они уже давно не надеялись, о котором они не могли и
мечтать, сами возмущались, когда их щадили, либо предлагали помощь. Они, что называется,
рвались в бой, желали полноценно участвовать в коллективном грандиозном
строительстве, на равных со всеми остальными. И вся забота о старшем поколении
состояла в том, чтобы в тактичной, необидной и мягкой форме сдерживать такое их
рвение и подыскивать им нетрудные виды работ и щадящие режимы её исполнения.
В воспитание поколения младшего и
молодёжи было положено или лучше сказать возвращено старое доброе начало –
октябрятские, пионерские и комсомольские организации. Даже их цели, их уставы
были оставлены прежними, советскими, ибо в целях и задачах тех ничего, по сути,
не изменилось – помощь и опора отцам и старшим братьям в построении счастливого
справедливого общества, – а смысл и буква уставов тоже нисколько не претерпели
изменений, кроме тех, что касались отношения к КПСС и не отношения к
православной церкви. В этой части изменения были существенными. Таким образом,
кроме воспитания в семьях, дети воспитывались в школах, в различных спортивных
секциях, в кружках. Однако основное и определяющее они получали на евангельских
уроках, на которых им объяснялся смысл учения Иисуса Христа, другие важные
православные положения, вытекающие из Его учения, из апостольских посланий.
Но было бы большой ошибкой
полагать, что учёбой была охвачена лишь молодёжь, а трудом только старшее
поколение. Нет! Все, от
новорожденного и до старика, были пронизаны абсолютно всеми сферами деятельности! Все, начиная чуть ли не с тех, кто делал
только первые шаги, трудились! Просто сам тот труд взрослел по мере взросления
малыша! И как тот, начиная свою жизнь со смешного потешного карапуза, вырастает
затем в крепкого телом и духом человека, так и сам труд, начинаясь с лепки из
пластилина уточек и медвежат, с вырезания бумажных снежинок, с постройки из
кубиков различных забавных неустойчивых сооружений, постепенно усложнялся и
доходил до высоких своих образцов. Главная задача состояла в том, чтобы убить
праздность, лень, безразличие и скуку, этих монстров, разлагающих людей, этот
бич, преследующий их общества! В силу того, и учёбой были заняты все без
исключения, от млада до стара, заняты с такой жаждой и рвением всепостижения, что
двадцати четырёх часов в сутки было мало! А постигать, изучать и усваивать было
что! Ибо кроме таких вышеупомянутых чудес, как ПКа-эСы, МАЛы, МЛНы, было
великое множество другого, не менее чудесного – экскурсии на саму Русь
Бирюзовую, путешествия с помощью тех самых ПКа-эСов на другие планеты и в
другие галактики, освоение таких областей знаний и таких технологий
производств, о существовании которых раньше никто и не подозревал!
Всеми такими мерами за невиданно
короткий срок были созданы условия для небывалого культа здоровья духа и тела
(«при здоровом духе и тело непременно здорово!»), непомерного расширения тяги
к знаниям, духовным прозрениям, расцвета культуры, искусства! Подъём
патриотизма, невиданный даже в древней Спарте, любовь ко всему исконно русскому,
своему, родному повсеместно бросались в глаза, повсюду радовали и вдохновляли!
Одним словом все, кто попадал в Сферу, как бы пробуждались, как бы обнаруживали
в себе то истинное и вечное, что только и делает человека человеком –
беспокойство труда и творчества, неуёмную жажду знать всё больше и больше,
вытекающее из неё стремление открывать новое и неизведанное, неизведанное как материальное,
так и духовное! А если учесть, что такие порывы способствуют сплочению людей,
их жажде делиться и отдавать, что в свою очередь приводит не только к их дружбе
и единению, но даже и к любви всех ко всем, то можно себе только представить, как
такое пробуждение на людей влияло! в какой степени очищающим и вселяющим
надежду оно явилось для них! И вероятно те чужаки, которые не задержались здесь
надолго, были недалеки от истины, когда заподозрили в жизни Сферы некое массовое
помешательство. Но помешательство такое было того рода, что дай Бог любому
обществу, любой стране!
(продолжение следует) 
Комментариев нет:
Отправить комментарий