Эта книга – невинная
утопия с оттенками метафизики и вкраплениями реализма
– попытка выражения
того, что существует, но не может быть обнаружимо человеческими такими ещё
несовершенными чувствами, а воспринимается лишь интуитивно… В ней нет ни
единого слова о том, чего нет на самом деле, чего не существует. Ведь
согласитесь, что о том, чего нет, невозможно сказать ни единого слова, кроме
того, что его нет…! Одним словом, она адресована тому, кому не чуждо мыслить,
кто занят самым важным для человека делом – делом духовного искательства!
«Нежизни» утверждающая новь
Эпиграф
«…никакого
замкнутого, изолированного и самодовлеющего «мира сего» не существует. В «мир
сей» могут входить силы иных, высших миров, …равно как из «мира сего» могут
быть выходы и прорывы в иные, высшие миры. В нашем мире, в нашей природной и исторической
жизни возможно чудесное, возможно благодатное перерождение, возможно
освобождение от тяжести мира, от бремени истории, возможен разрыв железной цепи
закономерности. Историческая действительность не есть замкнутая
действительность, не есть тюрьма под железными затворами. Существуют прорывы в
исторической действительности в высшую духовную действительность, переливы
энергии трех измерений в четвертое измерение. Эти прорывы нарушают все
рационалистические учения об историческом процессе, разбивают все
закономерности рациональных социологий. В мировом и историческом процессе
действуют не только имманентные ему духовные силы, но и силы таинственные и
мистические, не поддающиеся никакому учету... И высшие творческие достижения
исторического процесса были прорывом из мира иного и в мир иной.
Несоизмеримость между Абсолютным и относительным, между Царством Божьим и
историей нельзя мыслить как замкнутость сферы относительного, как
изолированность истории от высших реальностей. …Поэтому не может быть относительное
оторвано от Абсолютного и противополагаемо ему. Нельзя мыслить внеположенность
мира относительного миру абсолютному. В какой-то неизъяснимой глубине исчезают
все противоположности…, снимаются все антиномии [противоречия].
Вовне же направленное, к миру обращенное сознание наше всегда натыкается на ряд
непреодолимых антиномий. Эти антиномии как бы охраняют сокровенность и
таинственность жизненной глубины. В глубине духовной (не душевной) жизни
человека дается и раскрывается Абсолютное, мы погружены в абсолютную
действительность, мы не рабы мира, не во власти царства относительного. …В
нашей обращенности к глубине мы принадлежим иной действительности, мы
сопричастны Царству Божьему. … Христос учил, что Царство Его не от мира сего. И
мир сей не может вместить Его Царства, он должен преобразиться, стать иным
миром, выйти из себя…»!
(Бердяев Н.А. «Философия неравенства»).
Часть 1
Сфера
1.Последний приёмный день
Рыжий лесной муравей, по-хозяйски
расположившись на широком нижнем листе иван-да-марьи, растущей на самом краю
неглубокого оврага, выставившего среди лесной и луговой зелени свои коричневые
глинистые боковины, передними лапками несуетливо приводил в порядок голову и
сяжки. Листья растения были свежи своею чистотой, которую придал им и всем
травам, кустам и деревьям ночной грозовой ливень. И хотя разбушевавшийся было
ветер стихии изрядно их потрепал, но
растительное братство успело уже за день прийти в себя, привести своё
хозяйство в надлежащий порядок, а потому всё до последнего листочка было уже
«выглажено» и отполировано тёплым летним воздухом, мягкими солнечными лучами и
собственной внутренней энергией и волей существовать. Деловито закончив обязательную ту процедуру, муравей привычно спустился к острию
нагретого солнцем листа, а с него на ещё слегка влажную рассыпчатую глину
крутого спуска, лишь кое-где поросшего редким пыреем. Ещё в прошлый поход сюда
он приметил обломок надкрылья майского жука, наполовину выступавшего на
поверхность, второю же половиною уходящего в почву. Своим бурым цветом он почти
сливался с цветом глины и был на её фоне едва заметен. Предстояло немало
потрудиться, чтобы отрыть его и дотащить в муравейник, который находился
невдалеке, почти на краю начинающегося леса, под огромной сосной, стоящей как
межевой столб над остальными деревьями, в зарослях кустов боярышника. Но работы
муравей не боялся и сразу, не откладывая дела в долгий ящик, энергично принялся
за подкоп. По прошествии совсем недолгого времени, муравей стал почти невиден в
вырытой им ямке – лишь свежая влажная горка росла у края его находки.
Откуда ни возьмись, вдруг, послышался шум быстрых взмахов крыльев и
муравей, не успев опомниться, вместе с обломком надкрылья и комом глины
оказался в клюве ласточки, которая так же быстро взметнулась обратно в свою
высь. Опешивший рыжий трудяга оказался так прижат сильным птичьим клювом и глиняной
массой к твёрдой хитиновой поверхности, а одна из его задних ножек так сдавлена
кромкой клюва и краем обломка, что нельзя было даже мечтать о том, чтобы
пошевелиться, а потому он полностью вверил свою судьбу в руки муравьиного бога.
Ласточка же со скоростью, на
которую только была способна, летела в направлении города. Путь был не близок,
и она спешила – к вечеру нужно было закончить починку гнезда, повреждённого
ночной бурей, что чуть не стоило жизни четырём её ещё голеньким и беспомощным
птенцам. Совершив уже немало полётов к глинистому лесному оврагу, в котором
только и можно было разжиться глиной нужного качества, она надеялась, что,
возможно этот будет последним... Вот с высоты полёта стали видны знакомые крыши
окраинных улиц, вот длинные строения деревообрабатывающего завода с отходящими
в обе стороны от них ниточками блестящих рельс – осталось совсем немного.
Наконец, в самом центре города показался крупный добротный трёхэтажный дом
белого цвета, с одной стороны обрамлённый чистенькой площадью, а с другой небольшим парком. Под крышей того дома и
находилось ласточкино жилище. Лето только начиналось, но днём было уже жарко и
некоторые из больших квадратных окон были наполовину открыты, вероятно, чтобы
сэкономить силы вентиляторам кондиционеров, прикреплённых консолями рядом со
многими из них к стене.
Затихшие до того, птенцы в
гнезде, заслышав знакомый звук крыльев, радостно и оживлённо зашевелились,
издавая едва слышные тоненькие попискивания. Их мать, вцепившись коготками в
гнездо, собралась приладить в нужное место принесённый кусок глины. При этом
она ослабила свой клюв, чем и воспользовался, уже потерявший было надежду, наш
рыжий муравей – он оттолкнулся всеми своими силами от обломка надкрылья и,
подхваченный ветерком, полетел вниз. Ласточка лишь в последний момент увидела
улетающего к земле беглеца. Первым её движением было броситься за ним, но она
сдержала себя – предстоящая работа была важнее, да и перспектива потерять целый
комок глины, за которым приходилось так далеко летать, явно не радовала.
Муравей, между тем,
поддерживаемый воздушной струёй ветра, был плавно ею опущен на широкий
подоконник. Он был, что называется, в стрессовом состоянии, он был весь помят и
задняя его ножка безжизненно повисла. Ему следовало покинуть столь опасное для
него это место, и он должен был, во что бы то ни стало, вернуться в свой родной
дом, к своему муравейнику! Он это знал. Он также знал направление, в котором
предстояло двигаться, и чувствовал, что предстоящее возвращение домой будет
нелёгким и опасным. Тем не менее, его решительность от этого только крепла!
Ах, если бы не эти из ряда вон
выходящие обстоятельства, если бы у него была возможность заглянуть в окно, на подоконнике которого он
приходил в себя, если бы время позволяло ему понаблюдать за происходящим в
глубине кабинета, он мог бы увидеть там немало интересного… Но он, даже не
отдохнув, решительно перебрался на кирпичную стену здания и, обречённо волоча
повреждённую заднюю конечность, направился в трудную дорогу! Что ж, пожелаем
ему счастливого пути, и не будем задерживать – пусть сопутствует ему удача!
А увидеть бы мог наш пострадавший
путешественник за стеклом окна полного и, по-видимому, чем-то глубоко
озабоченного немолодого человека, в одиночестве сидящего за столом в тиши
кабинета …
Виктор Сергеевич Валько, когда
дверь кабинета затворилась за вышедшими посетителями, впал в какое-то
необъяснимое состояние сосредоточенной задумчивости и некоторое время сидел,
облокотившись о стол и как бы в оцепенении. Много, ох как много, люду прошло
через его кабинеты за долгую карьеру. И сказать, что кто-нибудь из массы той
чем-то запомнился и оставил след? Вряд ли.… Эта же пара была нечто в своём
роде. Взять хотя бы внешний вид. Мужчина – невысокий, коренастый, смуглый,
приятной и располагающей наружности, волосы густые, темно русые с лёгкой
проседью на висках. Тип лица старомодный – вероятно, раньше, лет этак сто
пятьдесят тому, такие носили губернские предводители дворянства. Старомодность
дополнялась старинным золотым пенсне на ветхом, видавшем виды, шнурке и изрядно
поношенным в крупную клетку кремового цвета пиджаком, с накладными карманами,
образца середины 70-х. Его спутница,
была в явном с ним контрасте. Одета с иголочки и по моде в облегающем
изящную фигуру лиловом летнем костюме. Ростом казалась выше мужчины, чему
причиной, вероятно, были необыкновенно красивые туфельки на высоком тонком
каблучке, цветом идеально в тон костюму. Русые длинные волосы элегантно собраны
и плотно скреплены шпильками, испускавшими приятные глазу бриллиантовые переливы.
Возраста оба были трудноопределимого. И, если мужчине из-за седины волос и
некоего налёта заматерелости ещё можно было дать что-то между сорока и
пятьюдесятью, то женщина, в силу утончённости фигуры, на первый взгляд,
казалась намного моложе своего спутника. Но при внимательном ближайшем
рассмотрении, любой мог сделать вывод, что та мудрость и знание жизни, которые
исходили из глубины её глаз и манеры держать себя, вряд ли могла быть присуща
молодой девице.
Вообще-то, некое оцепенение и
безотчётное беспокойство на Виктора Сергеевича нашли почти сразу же, как только
странная пара вошла в его кабинет. На удивление бесшумно, приветливо улыбаясь
и, в то же время, всматриваясь в глаза пристальными пронизывающими взглядами,
мужчина и женщина подошли к столу, поздоровались и без приглашения сели на
стулья. Виктор Сергеевич собирался было уже произнести дежурное «Я вас
слушаю…», как мужчина приятным баритоном перебил его, сказав, что дело у них к
районной администрации, возглавляемой почтеннейшим Виктором Сергеевичем, на
первый взгляд – сущий пустяк, но если разобраться и вникнуть, то и всеобщая
польза может получиться немалая... Дальнейшее
глава администрации помнил с трудом, ибо оно как бы покрылось туманной
дымкой, через которую хоть и проступали смутные очертания событий, но увязке в
стройную логическую последовательность они не поддавались, как тот ни старался!
Отчётливо помнился только приятный тембр говорившего, не наполняясь при этом
никаким внятным и разумным содержанием. Виктор Сергеевич погрешил было на то,
что с утра он себя неважно чувствовал – как-то тупо ломило в левом плече,
отдаваясь ноющей болью в голове. «Да,
уж…, - чуть сипловатым негромким голосом произнёс он себе под нос,- скорее бы, наконец,
отпуск…». Тут нельзя не отметить того факта, что с предстоящим уже менее, чем
через месяц отпуском, Виктор Сергеевич связывал много приятных ожиданий. Ведь
впервые за много лет они с супругой одни, без детей – сына и дочери (как-то
успевших вырасти и начать жить своею жизнью) поедут в Турцию, на
средиземноморское её побережье! И впервые же вот уже за несколько лет Виктор
Сергеевич решил воспользоваться своим правом на отпуск, что как раз и было
связано с таким неординарным событием.
Массивная дверь кабинета издала
слабый сухой стук и вслед за этим приоткрылась – в неё боком просунулась сбитая
фигура верной секретарши Мариночки.
- Виктор Сергеевич! Уже начало
шестого... Я перенесла оставшихся четверых на следующий приёмный день…
Шеф, ничего на это не ответив,
сосредоточено молчал, тихо выбивая пальцами правой руки по столу барабанную
дробь, левой подперев подбородок. Наконец он поднял глаза и медленно произнес:
- Посмотри по книге записей… кто
эти двое, последние?
Мариночка бесшумно скрылась за
дверью и через минуту снова появилась с книгой в руках:
- Вероника Николаевна Панова и
Пётр Николаевич Соболевский, муж и жена. Проживают на Октябрьской 41/20. По
вопросу «частное строительство».
Память Виктора Сергеевича ни на
секунду не прекращала копошиться во всём этом, ища за что зацепиться. Какое-то
смутное чувство дежа вю, чувство знакомости ситуации не покидало его. Где и
когда он мог видеть и слышать нечто подобное? Где и когда? Где и когда.… Продолжая сидеть в той же позе и барабанить
по столу пальцами, он, наконец, сказал, переминавшейся с ноги на ногу
Мариночке:
- Можешь быть свободна.
И вдогонку, когда та уже,
попрощавшись, вышла, крикнул:
- Не забудь завтра утром мне
напомнить о пунктах приёма металлолома!
- Хорошо! Не забуду! - ответило
через полуоткрытую дверь просторной опустевшей
приёмной эхо голоса секретарши.
Ох, уж это, на первый взгляд,
такое заурядное и, уж во всяком случае, обычное слово – завтра! Все мы
откладываем что-то на завтра. Все мы что-то планируем на этот день, который
кажется нам совсем не за горами. И многие ли из нас задумываются: а доступно ли
оно, это само собой разумеющееся завтра, такое на первый взгляд близкое и
неотвратимое? Ведь, как известно, и не нами придумано – человек полагает, а
нечто (или некто?) им самим располагает…
На мгновение воцарилась тишина и
тут же была разбита дребезжанием мобильного телефона на столе, который запел:
«Там, где клён шумит над речной волной…». Звонила жена. Интересовалась, когда
ждать домой? Недолго, короткими фразами поговорив с нею, Виктор Сергеевич
позвонил водителю сказать, чтобы подавал машину – он сейчас будет. Встав из-за
стола, слегка потянувшись, он, выйдя на простор кабинета, сделал несколько
балетных па, которые с его фигурой могли бы показаться несколько громоздкими,
если не смешными. И даже полузабытое посещение в детстве кружка народного танца
не могли бы поправить положение и сгладить ту неловкость. Но Виктор Сергеевич,
как он полагал, был в своём кабинете один как перст и, в силу этого, не мог
оскорбить ничьего эстетического вкуса своей невинной блажью. К тому же он любил
после усталости сидения размять тело чем-нибудь физическим в таком роде и часто
проделывал подобные кульбиты.
Увы, в этот раз всё прошло не
совсем так, как это было обычно. В очередной раз, подпрыгнув в высоту и с
трудом оторвавшись от пола сантиметра на два, с отставленной назад тяжеловесной
ногой и, предполагаемым по жанру, грациозным жестом обеих рук, запыхавшийся
Виктор Сергеевич вздрогнул от негромких, но неожиданных и прозвучавших для него
как выстрел, аплодисментов. Встревожено обернувшись, он с изумлением увидел,
что на объёмистом новом диване прекрасной чёрной кожи, стоящем в глубине
кабинета у стены, сидят недавние его посетители – те самые Панова и
Соболевский! Конечно, удивительным был уже сам факт сего столь неожиданного и
незаметного их возвращения, но если бы только это! Ибо ещё удивительнее были
позы этих странных людей. Позы те явно обозначали собою тот домашний покой и
положение хозяев, которого не чувствовал у себя в кабинете даже он сам –
глава районной администрации! Тяжело
дыша после столь же энергичных, сколь и «изысканных» телодвижений, Виктор
Сергеевич ошалело уставился на непрошенных и неожиданных своих гостей.
Соболевский смотрел на довольно-таки
упитанную, как для танцора, фигуру, застывшую в полёте, восторженным, с примесью безграничного
уважения, но улыбающимся при этом, взглядом. Вероника Николаевна, щуря, как
пантера, раскосые глаза свои и чуть не мурлыча от удовольствия, тоже добродушно
и поощрительно улыбалась.
- Браво! Браво! - в два голоса
негромко вскричали благодарные зрители.
- Да вы, Виктор Сергеевич, явно
пошли не по своей стезе! - шутливо и восхищенно пробасил Соболевский. С этими
словами он без усилий мягко поднялся с дивана и, подойдя к всё ещё не
пришедшему в себя Виктору Сергеевичу, доверительно взял его под руку. Первая,
возникшая у того в уме и полушёпотом
слетевшая с уст невнятная фраза: «Я не понимаю, что, собственно…», к сожалению,
и в этот раз не имела успеха быть законченной, ибо Соболевский бесцеремонно, но
при этом вкрадчиво и мягко, перебил:
- Эх, глубокоуважаемый Виктор
Сергеевич! Да много ли нам, сирым, дано понять! Помните ту песенку из старого
детского киножурнала?
И он, уже громко весёлым голосом
напел:
- «Ещё не всё на свете известно
нашим детям! И это очень грустно, приходится признать…»! Не те ли и мы с вами,
дражайший Виктор Сергеевич, дети? Не нам ли с вами учиться, учиться и ещё раз
учиться, как говаривал известнейший в своё время дедушка всей советской
ребятни!
После этих слов он даже развязно
и весело подмигнул всё более недоумевающему Валько.
- Но, боюсь, что цель нашего
внепланового, так сказать, и повторного визита может показаться вам не столь
радужной и приятной, как наши комплименты! - грустным, несколько низким для
женщины, проникновенным бархатным голосом нараспев произнесла Вероника
Николаевна. К тому же, к удивлению Виктора Сергеевича, она уже не сидела на диване,
как за мгновение до того, а стояла чуть сзади него и сбоку, таким образом, что
он оказался между ними двумя. Слегка вздрогнув от неожиданной близости её
голоса, от смутного предчувствия чего-то очень для него значимого, что вот-вот
должно произойти, от усилившейся ломки в левом боку, Виктор Сергеевич
почувствовал, что ноги его становятся ватными.
- Да, чёрт побери, - морщась, и
как бы досадуя на необходимость сообщить нечто неприятное, и тем самым прервать
задушевную беседу, подхватил Соболевский, в упор уставившись поверх стёкол
своего пенсне на Валько, - видите ли, то обстоятельство, что вами ммм…, не далее как четверть часа тому назад, были
подписаны немаловажные для нас бумаги, требует, чтобы вы, многоуважаемый Виктор
Сергеевич, незамедлительно проследовали с нами.
У вконец обессиленного главы
районной администрации ещё достало сил едва слышным слабым голосом, как бы
протестуя, произнести:
- Как-кие бумаги? Ку-куда… с
вами?
Но хилые вопросы эти повисли в
воздухе, без всякой надежды получения на них ответа. Его, совершенно не
способного сопротивляться, эти двое (ох, каких подозрительных! человека) вели
уже «под белы руки» к… стене. За спиной на столе телефон дребезжал и лихо
выводил «Крепче за баранку держись шофёр!». Это звонил нервный водитель,
раздражаясь задержкой шефа. За окнами слышался щебет беззаботных ласточек («Счастливые!»).
Дома ожидала к обеду располневшая рыхлая супруга. А где-то вдали, в тёплом и
ароматно влажном средиземноморском воздухе таяли, растворяясь в нём, путёвки в
Турцию. Виктор Сергеевич, со всё более возрастающей отчаянной уверенностью,
сознавал, что ко всему этому он уже не имеет никакого отношения! Из замирающего
источника мыслей как-то безразлично всплыла ещё одна: «Зачем к стене? ...А,
впрочем, не всё ли равно!». Стена же, к вящему
удивлению пленника, не оказав ни малейшего сопротивления их движению,
каким-то образом сама собой расступилась и, падающему в бездну Виктору
Сергеевичу, вдогонку, вдруг, вспомнилось, откуда ему всё с ним произошедшее
показалось знакомым: «Булгаков… «Мастер и Маргарита»… Треснувшее пенсне…
Клетчатый пиджак.… Надо бы… перечитать!
…Э-эх, не успеть!».
2. Можно попробовать разобраться
На поминках,
проходивших в просторном, но уютном зале райкомовского кафе, народу
присутствовало немало. Здесь были и ближайшие родственники, и различного ранга
коллеги, и друзья. Сам покойный родом был издалека, со степной части востока
Украины. И даже оттуда успели добраться к моменту погребения брат с сестрой и
друг детства, с которыми он не виделся уже лет двадцать, то есть с
приснопамятных советских времён. Тихий шум от негромких фраз, позвякивание
посуды и приборов, покрасневшие от слёз глаза женщин, и потупленные хмурые лица
мужчин создавали ту атмосферу поминок, которая, увы, знакома почти каждому. Все
речи о том, каким прекрасным, чутким и отзывчивым на чужую беду был почивший, о
том, что память о нём навсегда останется в сердцах, и будет вдохновлять ещё
долгие-долгие годы, были высказаны ещё на городском кладбище, которое могло бы
показаться в солнечный, наполненный звуками и красками жизни день даже весёлым,
если бы не разверзшаяся бурая яма с горою сырых комьев земли вокруг неё. Здесь
же, в полутьме зашторенных окон кафе, ничто не мешало размеренной еде и тихой
беседе. Лишь изредка громкий всхлип вдовы или дочери покойного, которых тут же
мягко обнимали за плечи и старались успокоить, нарушал эту размеренность. Когда
помянули по третьему разу, атмосфера в зале несколько оживилась, главным
образом воспоминаниями о различных, в том числе и забавных, случаях, связанных
с новопреставленным. Кое-где уже слышался и робкий негромкий смех. Ну, что ж –
можно и это понять, ибо люди всегда остаются людьми и то, что живым – живое,
для них актуально и оправданно во всех случаях!
Фёдор Михайлович
Бут, бывший первым замом, теперь же и.о. главы администрации, но, по всей
вероятности, готовившийся вскоре полноправно вступить в должность, сидел в
кругу самых ближайших – за одним столиком с вдовой и детьми бедного Виктора
Сергеевича. Он всячески давал понять им, что помощь семье его друга и бывшего
руководителя для него – дело чести, и что они не будут ни в чем испытывать
нужды.
- Обращайтесь в
любое время и по любому вопросу, по любой проблеме, дорогая Виктория Павловна!
- задушевным голосом заверял он - Вы сами понимаете, как для меня это
важно.… Ни в чём для вас не будет
отказа! Разобьюсь, но сделаю…
Вдова при этих
словах жалобно всхлипывала и вытирала платочком глаза. Наступало неловкое
молчание.… Чтобы разрядить его,
чья-нибудь мужская рука тянулась к графинам – наполнить бокалы и рюмки… Фёдор
Михайлович, выйдя на улицу покурить, отметил, как, вероятно, и многие из
присутствовавших на том траурном мероприятии, резкое несоответствие атмосферы
полумрака в зале с атмосферой яркого солнечного дня начинающегося лета. Ещё
буйствовала в цветении сирень, листья на деревьях и кустах ещё казались мягкими
и нежными. Сочная, ровно постриженная травка газонов радовала глаз молодой
зеленью. Весёлая перекличка шалых воробьёв в кустах и неистово лавирующих в
воздухе стрижей действовала так успокаивающе. Купаж запахов свежескошенной
травы, гроздей цветущей сирени, обновившейся хвои елей, приятно кружил голову и
напоминал о чём-то далёком из детства, таком сердечном и неизъяснимом! Этот,
как будто застывший, аромат воздуха стихающего и клонящегося к вечеру дня,
наполнял душу безотчётной жизнерадостностью, действовал так ободряюще.
На ступенях стояла
основательная фигура Мариночки. Она отстранённо дымила сигаретой, устремив
красивый задумчивый взгляд куда-то вдаль и, казалось, отдалась той приятной
щемящей задумчивости, какая охватывает под вечер, когда так чего-то жаль, так
куда-то тянет! Лёгкий освежающий ветерок слегка теребил её стриженные как у
Мирэй Матье тёмные лоснящиеся волосы. Фёдор Михайлович, на ходу закрывая
широкой ладонью огонёк зажигалки, трепещущий от дуновений ветра, пытаясь
подкурить, подошёл поближе к секретарше:
- Марина Игоревна!
Голубушка! - развеял он волну её романтизма.- Вы ведь последняя, судя по всему,
кто видел его живым! Неужели ничего не было заметно, чтобы… там вызвать скорую
или…?
Мариночка,
вынужденно и неохотно оторвав свой задумчивый взгляд от манящих мысленных
далей, обратила его вовне – на согнутого в позе прикуривающего, приближающегося
к ней и.о.
- Да нет же, Фёдор
Михайлович! - монотонным, уставшим повторять много раз одно и то же голосом, взмолилась она. - Говорю вам!
Ни-че-го! Ну, был чуть больше задумчив… Чем-то, видимо, озабочен! Теперь разве
узнаешь! Но такого явного, чтобы бить тревогу…
Поверьте, уж я бы увидела!
По всему было
заметно, что Мариночка уже не в первый раз и не первому и.о. главы
администрации изъяснялась по этому поводу. Ей, конечно, как и многим бы из нас,
льстило пусть и таким образом, пусть и на короткое время быть в центре
всеобщего внимания (увы, слаб человек!). Но в сотый раз рассказывать о
последних минутах бывшего своего начальника, очевидно, утомило и её. И ответную
фразу она, как ей самой показалось, произнесла с большим раздражением, чем
можно было допустить, забыв с непривычки, что говорит она её своему новому
шефу. Опыт многолетней работы подсказал Мариночке, спохватиться и мягко
добавить:
- Непременно
заметила бы! Уверяю вас, Фёдор Михайлович! - и она, вдруг, живо представила
себе большое полное тело бедного Валько, обнаруженное, уставшим звонить в
пустоту, озадаченным, водителем. Оно беспомощно и, казалось, умиротворённо
лежало, свернувшись калачиком, на полу кабинета у стены.
Бут, глубоко
затянувшись и выпуская тонкой струйкой дым изо рта, молчал, погрузившись в
глубокие размышления. Ободрившись надеждой, что её бестактный тон не был им
замечен, Мариночка, скосив взгляд и выдавив слёзы на глаза, почти прошептала:
- Просил напомнить
на следующий день о пунктах приёма металлолома…
Фёдор Михайлович
всё так же молчал, сосредоточенно и задумчиво докуривая сигарету. Его крепкая
кряжистая стать невольно натолкнула Мариночку, украдкой на него поглядывая,
провести параллель между бедным покойным Виктором Сергеевичем – жизнерадостным
и весёлым толстяком – и его приемником. Ей и раньше приходилось почти ежедневно
по работе сталкиваться с несколько угрюмым на вид замом. И держала она себя в
отношениях с ним с должной почтительностью, но и достаточно независимо. Теперь
же их отношения переходят в совсем другую плоскость. И как то оно будет…?
Докурив и бросив
окурок в урну, Фёдор Михайлович, уже было, всем телом повернулся, чтобы
вернуться в зал, но тут, вдруг, услышал взволнованный голос секретарши:
- А ведь, вы
знаете, я сейчас только вспомнила! Мне кажется, что он был расстроен визитом
последних двух посетителей! Да, да! Теперь я уверена в этом! Теперь-то я
припоминаю! - лепетала она, при этом, машинально достав из пачки новую
сигарету. - Ещё попросил меня посмотреть по книге кто они. Это, как выяснилось,
были муж и жена. Довольно странные оба… Вернее сказать, порознь – ничего
особенного, если не учитывать её шикарный вид и одежду с бриллиантами. Но вот
вместе – выглядели весьма контрастно! Что-то не то! Сразу не скажешь… Но
какая-то странность в их тандеме явно просматривалась!
Говоря всё это,
Мариночка то нервно поправляла рукой волосы, то другой рукой, с незажжённой
сигаретой, энергично делала жесты, не замечая, что её собеседник терпеливо
держал перед нею, прикрывая ладонью от ветра, зажжённый трепещущий огонёк.
- Ну что ж…, -
медленно произнёс Фёдор Михайлович, пряча в карман пиджака зажигалку, когда его
дама, наконец, подкурила. - Можно попробовать разобраться… Я вас попрошу,
пожалуйста, принесите мне в кабинет их данные. Сегодня же.
На этот раз он решительно
повернулся и пошёл по ступенькам в зал кафе, где всё ещё произносились скорбные
поминальные речи, но было видно, что ряды поминающих изрядно поредели, так как
многие, в последний раз выразив вдове и детям соболезнования, разошлись восвояси.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий